|
Помню, как я рассердился на мистера Бернарда Шоу, когда он, прочитав «Une Vie» по совету (как я полагаю) мистера Уильяма Арчера, не увидел в нем ничего особо замечательного. Однако должен признаться, что, перечитав роман в 1908 году, я, несмотря на естественное желание не соглашаться с мистером Бернардом Шоу, ощутил глубокое разочарование. Это хороший роман, но он значительно слабее, чем «Pierreet Jean» и даже, чем «Fort comme la Mort». Но вернемся к 1903 году. В «Une Vie» излагается история всей жизни женщины. В глубине души я принял решение, что моя книга о постепенном превращении юной девушки в грузную старую даму будет английским вариантом «Une Vie». Меня обвиняли во всех грехах, кроме одного — отсутствия самоуверенности, и через несколько недель я пришел к еще одному решению: моя книга должна перещеголять роман Мопассана, а для этого я расскажу историю не одной женщины, а двух. Вот почему в «Повести о старых женщинах» целых две героини. Первой была задумана Констанция, Софья же — плод бравады, она появилась лишь для того, чтобы подчеркнуть, что я отказываюсь считать Ги де Мопассана последним глашатаем этого литературного жанра. Меня пугала дерзость моего плана, но я поклялся его осуществить. В течение нескольких лет я время от времени внимательно обдумывал его, но потом отвлекался, чтобы сочинять романы меньшего объема, и написал их штук пять или шесть. Но я не мог бесконечно тратить время зря и осенью 1907 года арендовал у отставного железнодорожника полдома в деревне близ Фонтенбло и по-настоящему принялся писать задуманную книгу. Я рассчитал, что в ней будет 200 000 слов (именно столько и получилось), и мне смутно помнилось, что никогда раньше не издавались романы такого объема (не считая романов Ричардсона). Тогда я подсчитал количество слов в нескольких знаменитых викторианских романах и обнаружил с облегчением, что знаменитые викторианские романы содержали в среднем по 400 000 слов каждый. Я написал первую часть романа за шесть недель. Сделать это мне было довольно легко, потому что первые десять лет моей жизни (семидесятые годы) я провел в точно такой же мануфактурной лавке, как лавки Бейнса, и изучил ее с доскональностью, на какую способен только ребенок. Затем я на время уехал в Лондон и попытался продолжить работу над книгой, живя в отеле, но Лондон оказался слишком суетным, я отложил работу и в течение января и февраля 1908 года написал книгу «Погребенный заживо», которая была немедленно издана и принята английскими читателями с величественным безразличием, сохраняющимся до сих пор.
Потом я вернулся в окрестности Фонтенбло и не оставлял «Повесть о старых женщинах» в покое, пока в конце июля 1908 года не поставил последнюю точку. Осенью того же года она была опубликована, и целых шесть недель английские читатели единодушно поддерживали суждение некоего лица (мнению которого я тоже доверял), что сочинение мое честное, но скучное, а в тех местах, где оно не скучно, ощущается прискорбная склонность к фривольности. Мои издатели, хотя и отличались смелостью, все же несколько приуныли, однако с течением времени отношение к книге становилось все менее холодным. Лишь когда я закончил первую часть книги и принялся за подготовку хронологической основы повествования о событиях во Франции, мне пришло в голову, что в него можно включить осаду Парижа. Это была заманчивая идея, но я ненавидел, да и сейчас терпеть не могу, надоедливую исследовательскую работу, а мои знания о Париже ограничивались XX веком. Но тут я сообразил, что мой железнодорожник и его жена во время войны жили в Париже. Я обратился к старику: «Между прочим, вы ведь пережили осаду Парижа, не правда ли?» Он взглянул на жену и неуверенно пробормотал: «Осаду Парижа? Да, пережили, верно ведь?» Осада Парижа оказалась лишь одним из эпизодов, составлявших их жизнь. Они, разумеется, помнили ее хорошо, хотя и неотчетливо, и мне удалось получить у них много сведений. |
