|
Может, такая несправедливость судьбы кого-нибудь и угнетала, но не Кориолана, поскольку у него не только на лице было написано, что он гордый, храбрый и честолюбивый малый, но это и соответствовало действительности, даже если кто-то, поневоле введенный в заблуждение, и принимал эти достоинства за бездумность, упрямство и спесь. Во всяком случае, это был мой друг, мой лучший друг, а после женитьбы - мой единственный друг, поскольку наши с Лоранс взгляды на дружбу не совпадали. - Куда едем? - спросил он, вытянувшись на переднем сиденье с довольным видом, который у него был всегда, когда он смотрел на меня, и я почувствовал к нему прилив благодарности. Более верного, внимательного товарища трудно себе представить; краем глаза я отметил, как он был одет, - значит, снова денежные дела идут из рук вон плохо; но от Лоранс он бы не взял ни одного су, а у меня" последние семь лет других денег не водилось. - Надо обязательно вырвать деньги у Ни-гроша, - сказал я как можно убедительнее. - Повсюду играют "Ливни", а он заявляет, что SACEM <Общество драматургов, композиторов и издателей музыкальных произведений> ему ничего не выплатило. - Вот ворюга! - благодушно изрек Кориолан. - Всегда одно и то же! Каждый раз, когда ты зарабатываешь хотя бы десять франков, этот тип прикарманивает себе полтора только потому, что ему присылают квитанцию и он делает расчеты, представляешь! И еще не хочет тебе платить. Это уж чересчур! Откуда он, собственно, взялся? - Ну, по-моему, он из Ниццы или Тулона, точно не знаю. Голова у него варит, хотя он и жаждет, чтобы его принимали за коренного Нью-Йоркца. Увидишь. - Я им займусь, - заявил Кориолан, потирая руки. Потом он принялся распевать во все горло квартет Шуберта, от которого, по его словам, вот уже месяц никак не мог отвязаться. Дело в том, что этот автомеханик и букмекер был одним из наиболее авторитетных музыкальных экспертов, сотрудничать с которым стремились крупные европейские журналы, к мнению которого прислушивались исполнители мировой величины, настолько его память, культура, интуиция во всех областях музыки ошеломляли; но он не хотел заниматься этим ради заработка, уж не знаю, из романтических или каких других ностальгических переживаний. Кориолан перестал петь и повернулся ко мне: - Ну а твоя жена? Она потихоньку привыкает к твоему успеху? Уж не знаю, кто его оповестил о наших с ней размолвках. Суховато и раздраженно я ответил: - И да и нет... Ты же знаешь, что она хотела бы видеть меня великим пианистом... Кориолан рассмеялся: - Ну-ну-ну! Да она и сама в это ни секунды не верит. Даже она! Ты не упражнялся уже целых три года... Чем ты занимаешься в своей знаменитой студии? Небось, читаешь детективы? Да ты сегодня не справился бы и с этюдами Черни; уж это понять у нее ума хватит! Какой ты теперь виртуоз? Для этого, старик, нужно работать, и сам знаешь как! - Ну и чего же, по-твоему, она от меня хочет? И вообще, чего ей надо от меня? - Чего ей от тебя надо? Чего она хочет? Да ничего, старик, ничего. Хотя нет: всего! Она хочет, чтобы ты был рядом и ничем не занимался. А ты еще не понял? Она хочет тебя - и точка! Вот единственная романтическая черточка в твоем вампире. Тут зазвонил телефон, и Кориолан подавленно замолчал: больше всего в моей машине его завораживала эта штуковина. |
