Чучел апатично размахивал камуфлированными руками и не издавал ни звука. До меня дошло, что дежурный попутал чучело с курсантом и поэтому яростно его спасает. А еще до меня дошло, что через три минуты яростный полковник порвет «Лехк» на лоскуты.

— Бросьте его, он не повесился, я его сам повесил, — брякнул я не подумавши.

— Преступник, Вы — преступник! За что вы его, за что!? — орал полковник, перебудивший своими воплями половину роты.

— Так, это, что бы подсушился! Ну, чтобы высох!

— А-А-А-А-А! — заорал полковник. — Убийцы, вы все сядете!

— Так он же опилочный, — оправдывался я.

Тут забежала мощная и загадочная Степановна и застала тот момент, когда полковнику все таки удалось порвать «Леху» пополам, и он стоял под дождем полусырых опилок, похожий на заснеженную елку, нижнюю часть туловища чучела он крепко прижимал к груди и судорожно открывал рот.

— Все таки пили, товарищ полковник, — покачала головой фельдшерица.

Я выделил ей двоих справных курсантов для сопровождения ополоумевшего дежурного в санчасть. Полковника с наряда сняли и отправили в больницу, в училище он вернулся через месяц тихий и скромный, дежурным по училищу он больше никогда не заступал, нашу роту он просто боялся до истерики. Все курсанты, спалившиеся в ту памятную ночь с самоходами, пьянками и девицами в каптерке, были очень довольны.

Нового «Леху» я восстановил на следующий день, ради чего не пожалел денег из собственного кармана — съездил на рынок, купил маску Фредди Крюгера и сделал ему симпатичную мордаху, в которую от всей души можно было залепить с руки, али с ноги, а то и с двух. А я так и с трех ног ему заряжал.

СМЕРТЬ ВОДОЛАЗА

Мотострелок погибает на поле боя, идя в атаку, сидя в обороне, горя в броне, жадно глотая горячий спертый воздух, слыша крики товарищей, исходя кровью и угасая.

Летчик падает в горящем самолете, и если отказывает катапульта, фонарь не отстреливается — он обречен, но все таки вернется на землю. Десантник летит молча, нельзя своим криком мешать своим товарищам, десантник до последнего пытается справиться с нераскрывшимся куполом, перехлестом, не вышедшей запаской, земля его встретит, встретит неласково глухим ударом, но все таки это земля.

Хорошо умирать на земле, последний раз посмотреть на солнце, небо и деревья, сжать напоследок руку боевого товарища или плюнуть в нагло ухмыляющуюся рожу врага.

Смерть твою на земле и в воздухе могут наблюдать собратья по оружию, противник, и все просто оказавшиеся рядом.

Водолаз не может на последнем издыхании крикнуть — СУКИ-И-И-И-И! — глохнуть воздуха и посмотреть на небо. Под водой нет воздуха, кроме безвкусной смеси в дыхательном аппарате. Небо где-то далеко за многотонной тяжестью солёной воды.

Кровь не обагрит камуфляж. Кровь останется под гидрокостюмом, так он задуман — нельзя себя демаскировать, и если все таки скопище кровяных шариков и телец прорвется наружу, оно превратится в мутное красное облако, медленно уплывающее к верху и будоражащее акул, находящихся за много километров от места гибели водолаза-разведчика. Если рванет мина или граната, сброшенная с борта вражеского судна, водолаз обречен. Избыточное давление, создавшееся в голове в доли секунды, преврати мозги в кашу, лопнут барабанные перепонки, глаза вылезут из орбит, ударной волной переломает кости, и водолаз камнем пойдет на дно, у тела плавучесть нулевая и взрывом должно выкинуть как рыбину на берег, однако свинцовые грузы этого не допустят.

Можно просто не доползти по мусингам до выхода из торпедного аппарата, начать суетиться и умереть в стальной трубе, потом торпедисты дадут воздух в аппарат и выстрелят мертвым телом.