Между тем с момента этого открытия вновь протекли годы, у стариков время бежит быстро, и годы старости как бы истираются по сравнению с более прочными и емкими прежними годами, совсем как дешевые ткани из целлюлозы; вот уже двадцать пять лет минуло с тех пор, как я впервые приехал в Баден и написал здесь свои заметки. Впрочем, должен признаться, что всякий раз, когда я вновь оказывался в Бадене, заметки эти причиняли мне немало хлопот, часто случалось, что какой-нибудь сосед-курортник как раз здесь читал эту книгу и заговаривал со мной о ней, а необходимость отвечать на вопросы и поддерживать беседы становилась мне год от году все невыносимей и тягостней. Это стойкое отвращение к беседам, как и вообще голод на тишину и одиночество, безмерно возросло во мне и усилилось в последние годы; я безумно устал, мне приелось быть «знаменитостью», это давно уже не кажется мне ни приятным и ни почетным, а, напротив, стало напастью, и если временами я покидаю свое, прежде столь надежно спрятанное жилище, как, например, для посещений баденского курорта, то я делаю это не в последнюю очередь из страха и отвращения перед непрошеными гостями, которые вечно толкутся перед моей дверью, не реагируют ни на какие просьбы и мольбы о пощаде, прокрадываются вокруг дома и настигают меня даже в самых потаенных и укромных уголках моего виноградника. Они вбили себе в голову, что им непременно следует изловить чудака, застигнуть его врасплох, растоптать его сад и его частную жизнь, поглазеть через окно на его письменный стол и своей болтовней лишить последнего уважения к людям и веры в смысл собственного существования. Этот разлад между мной и миром подготавливался и усиливался в течение ряда лет, но с тех пор, как началось массовое нашествие из Германии, которого мы давно уже ждали, он стал поистине неодолимым бедствием. Сотни вторжений и навязанных мне визитов я выдержал с кисло-сладкой миной, но трижды в течение последнего месяца случалось, что, застигнув посетителя, разгуливающего по моему саду как у себя дома, я взрывался и осыпал его бранью. Никакого терпения не хватит, чтобы все это выдержать; и большому котлу приходит срок закипеть.
Так что когда я снова решился поехать в Баден, это было своего рода бегством. Я бывал здесь уже много-много раз, обычно поздней осенью; ванны, равномерное и слегка отупляющее течение гостиничных дней, угасание скудного ноябрьского света в оконных стеклах, покой и приятное тепло полупустого дома казались мне желанными: либо я расслаблюсь, как это бывало, от однообразия и безделья, либо, напротив, как случалось в другие разы, стану проводить бессонные ночи в постели за сочинением стихов и достигну такой степени сосредоточенности, которая немыслима в дневное время; в любом случае это сулит перемену, а перемена среди рутины старения и угасания — немалый соблазн. Итак, я решился на эту поездку, и моя жена, для которой близость Цюриха в Бадене, пожалуй, большая приманка, чем минеральные ванны, была согласна с моим решением. Вещи были упакованы, при этом мы не пожалели места ни для книг, ни для писчей бумаги. Мы прибыли, и я вновь поселился в той старой уютной гостинице, где так часто останавливался со времен моего первого приезда, и спокойно констатировал свое превращение сперва в стареющего, а затем и просто в старого господина. Я давно уже принадлежал к разряду почетных гостей, убеленных сединами, кому улыбаются снисходительно и почтительно, и на этот раз вновь получил повышение в их рядах, потому что умерли некоторые из числа совсем старых постояльцев, которых я здесь прежде встречал. На их местах в обеденном зале сидели теперь другие старики, и, естественно, среди персонала тоже попадались новые лица, не встречавшие старого знакомца доверительной и узнавающей улыбкой.
Я многое пережил в этом доме за два с половиной десятилетия, многое передумал и перечувствовал, многое написал. В ящике гостиничного письменного стола хранились в разное время рукописи «Нарцисса», «Паломничества в Страну Востока» и «Игры в бисер»; сотни писем и дневниковых заметок и несколько десятков стихотворений были написаны в комнатах, которые я здесь занимал, сюда ко мне приезжали коллеги и друзья из разных стран и из разных периодов моей жизни, я пережил здесь упоительные хмельные вечера в шумном обществе и череду пустых дней, тягучих, как протертые слизистые супы, периоды упоения работой и периоды усталости и бесплодия. |