Как только пастух заглянул в комнату, его взгляд встретился со взглядом мужчины, сидевшего к нему лицом. Глаза у того расширились, он поиграл бровями, затем отвел зрачки в сторону, словно пытаясь подать знак, однако что скрывалось за этими ужимками, Этиоль не понял. Удивление, беспомощность? Или, может, предостережение?..

Тот, что сидел спиной к окну, тоже мгновенно уловил присутствие чужака. То ли кожей почувствовав опасность, то ли смекнув о чем‑то по выражению лица собеседника, он, не поворачивая головы, голосом сладким, как сироп, который женщины в Наумкибе варили из дикого меда, пригласил:

– Заходи, путешественник. Будь как дома.

Этиоль встал во весь рост. Мужчина, сидевший лицом к окну, по‑прежнему не сводил с него взгляда. Пастухом внезапно завладело желание повернуться и бежать отсюда что есть сил, однако тот, что сидел спиной к окну, повторил тоненьким голоском:

– Заходи, не смущайся.

Любопытство, как всегда, пересилило. Обогнув дом, Этиоль поднялся на крыльцо и вошел в хижину. На двери, как и на окнах, не было даже занавеси. На мгновение ни с того ни с сего мелькнула мысль, что неплохо было бы отдохнуть в этой хижине. Это побуждение и решило дело.

– Надеюсь, я не помешал вашей беседе? Этиоль вошел в комнату и сел, скрестив под собой ноги и положив рядом копье.

– Все, теперь нам обоим конец! – воскликнул человек, подававший ему знаки. – Уходи, пока не поздно!

В глазах незнакомца сквозили отчаяние и ужас, однако пастух с каким‑то непонятным благодушием сосредоточился на его облике. Ниже среднего роста, крепкий, мускулистый, с длинными иссиня‑черными волосами, собранными на затылке в длинный хвостик… Этиоль взглянул ему в лицо. Глаза у незнакомца были узкие, словно щелочки, лицо круглое, как полная луна, нос похож на пуговку, рот широкий, губы полные, алые. Под легкими кожаными доспехами – весьма обременительная ноша для жарких, пропитанных влагой джунглей – виднелась светлая рубашка из какого‑то тончайшего полупрозрачного материала (позднее Эхомба узнал, что это шелк). Ниже пояса шла узкая набедренная повязка, с которой спускалась кожаная полоса, прикрывавшая срам. Этот странный и, по‑видимому, богатый наряд откровенно противоречил с отчаянием, проступившим на лице незнакомца.

Толстяк, который пригласил Этиоля войти, так и не повернувшись, весело возразил:

– Зачем уходить? Видишь, – обратился он к сидевшему напротив узкоглазому, – какая у нас чудная компания собирается!.. Проходи, садись.

– Не хотелось бы мешать вашему разговору, – ответил Этиоль.

– Ты нам и не мешаешь.

В этот момент узкоглазый то ли от отчаяния, то ли от беспомощности издал странный рыкающий звук.

– Зачем же ты, дурень, вляпался в эту историю! Я же намекал, беги отсюда – еще когда ты подглядывал.

– Я не подглядывал, – с достоинством возразил Этиоль. – Я вел разведку.

– Выходит, без толку ты вел разведку! – в сердцах воскликнул узкоглазый. – Теперь и тебе крышка!

Эхомба бросил взгляд в сторону толстяка, который рассматривал его с каким‑то хитроватым, нездоровым удовлетворением.

– Он говорит, – Эхомба махнул рукой в сторону мужчины в кожаных доспехах, – что я тоже вляпался. Это правда?

– Конечно! – весело ответил толстяк. – Любому, кто заходит ко мне в гости, обратной дороги нет.