|
Он
только слушал, не вмешиваясь в обсуждение. Это, наверное, была наиболее
типичная для него манера поведения: спокойно переводить взгляд с одного на
другого, ничем не выдавать, какое предложение нравится, какое вызывает
протест. Таким его знали все, кто встречался с ним на Урании. И мне уже не
верилось, что этот человек метался по комнате, кричал, ругался и, похоже,
готов был закатить мне здоровенную пощечину. В те минуты гнева от
рукоприкладства его останавливало, по-видимому, лишь то, что оплеухи не
могли предотвратить надвигавшуюся беду и даже самые увесистые неспособны
были стать веским аргументом. Своей нынешней подчеркнутой отстраненностью
он показывал, что несдержанности больше себе не позволит.
А Повелитель Демонов кипел и бурлил. Он первым вошел, точнее,
ворвался в лабораторию и минуты три только ругался, яростно доказывая, что
на наши с Павлом научные достижения ему чихать, а губить Жанну он не
позволит. Она прелестная женщина, и лучше ее никто не изготовит пластинки
для сепарации молекул по скоростям. И меня он тоже не позволит губить, я
хороший парень. Вот еще вздор — ценой своей жизни исправлять глупейшие
научные ошибки, нет, куда это годится, он спрашивает! Боюсь, в таком
возбуждении Антону реально вообразилось, что имеются два Эдуарда Барсова.
Один — его приятель Эдик, тихий скромница, неплохой экспериментатор, в
общем — добряк, и попал тот добряк в беду, из которой его надо немедленно
вызволять! А второй Эдуард — мрачная бестия, нарушитель научной этики,
губитель хороших людей. И того, второго Эдуарда, следовало бы
четвертовать, да жаль в наше время такое естественное обращение со
скверными людьми запрещено.
— Перестань, Антон! — приказал Чарли. — Ты преувеличиваешь. Эдика
надо вызволять не от Эдика, а от ошибки в эксперименте. Вот этим мы и
займемся.
Я всегда восхищался Чарли — как ученым и как научным руководителем. И
понимал сложность его теперешнего положения. Поэтому, несмотря на
серьезность ситуации, все же с некоторым любопытством ожидал, как он
поведет себя. В отличие от Повелителя Демонов, которому в запальчивости
виделись как бы два Эдуарда Барсова, Чарли сам ощутимо раздвоился. В одной
своей ипостаси он был крупный администратор, академик и директор
института, эта его ипостась поворачивалась ко мне гневным и укоризненным
лицом. Директор возмущался, что в его институте ведутся необъявленные и
неразрешенные работы и ведет их его душевный друг, его главный помощник.
Можно ли простить этому человеку, другу и помощнику Эдуарду Барсову, его
самоуправство? Как его наказать? Какие установить запреты для тех, кто
вздумает последовать, впадая в азарт научного поиска, за человеком,
подавшим столь соблазнительный и опасный пример?
— От кого угодно мог ожидать, только не от тебя, Эдик! Так
безрассудно втянуться в безумные эксперименты! — говорил он. |
