Она разглагольствовала о рефлексотерапии, акупрессуре и рольфинге, рассказывала о пациентах, страховых кассах и коллегах, не заботясь о том, интересовало ли это меня и что у меня вообще на душе.

— Не понимаю, что сегодня происходит: сначала я просто не узнаю Кортена, а теперь я сижу у какой-то Бригиты, похожей на женщину, которая мне нравится, только шрамом на мочке уха.

Она положила вилку, поставила локти на стол и, закрыв лицо руками, заплакала. Я, обойдя вокруг стола, подошел к ней, она уткнулась лицом мне в живот и заплакала еще сильнее.

— Ну что такое? — Я стал гладить ее волосы.

— Я… Ах… Просто хоть вешайся!.. Я завтра уезжаю.

— Ну и с какой стати тебе вешаться?

— Это жутко далеко… И так надолго! — Она шмыгнула носом.

— Как далеко и как надолго?

— Ах… я… — Она наконец взяла себя в руки. — У тебя есть носовой платок? Я уезжаю на полгода в Бразилию. Повидаться с сыном.

Я сел на свое место. Теперь у меня на душе было так, что хоть вешайся. В то же время во мне вскипела злость.

— Почему ты не сказала мне раньше?

— Я же не знала, что нам с тобой будет так хорошо…

— Нет, я этого не понимаю.

Она взяла мою руку.

— Мы с Хуаном решили, что я приеду на шесть месяцев, чтобы посмотреть, не сможем ли мы все-таки быть вместе. Мануэль очень скучает по мне. А про тебя я подумала, что это, наверное, будет просто короткий эпизод, который закончится, когда я уеду в Бразилию.

— Что значит: ты подумала, что он закончится, когда ты уедешь в Бразилию? Открытки с видами Сахарной Головы ничего бы не изменили.

У меня даже в глазах потемнело от горести и грусти. Она молчала, глядя невидящим взором в пустоту. Через какое-то время я убрал свою руку из-под ее ладони и встал.

— Я пойду.

Она молча кивнула.

В прихожей она еще раз на мгновение прижалась ко мне.

— Я же не могу оставаться матерью-кукушкой, тем более что она тебе все равно не нравится.

24

С поднятыми плечами

Ночью мне ничего не снилось. Я проснулся в шесть утра, решил, что сегодня должен обязательно поговорить с Юдит, и стал обдумывать, что ей сказать. Всю правду? И как она после этого будет работать на РХЗ и жить прежней жизнью? Но это была проблема, которую я за нее решить не мог.

В девять я позвонил ей.

— Юдит, я закончил расследование. Давай прогуляемся по порту, и я все тебе расскажу.

— Что-то мне не нравится твой голос. Ну, что ты выяснил?

— Я заеду за тобой в десять.

Я поставил вариться кофе, достал из холодильника масло, яйца и копченую ветчину, мелко нарезал репчатого и зеленого лука и подогрел молоко для Турбо, выжал сок из трех апельсинов, накрыл стол и приготовил яичницу-глазунью из двух яиц с ветчиной и обжаренным луком.

Когда яичница была готова, я посыпал ее зеленым луком. Кофе тем временем тоже сварился. Я долго сидел над тарелкой, но так и не притронулся к яичнице. Около десяти я выпил несколько глотков кофе и ушел, поставив яичницу перед Турбо.

Юдит сразу же вышла на мой звонок. Она была хороша в своем шерстяном пальто с высоким воротником, настолько хороша, насколько это возможно для женщины, переживающей горе.

Мы оставили машину у здания управления порта и пошли между железнодорожных путей и старых пакгаузов по дороге вдоль Рейна. Под серым сентябрьским небом царил воскресный покой. Трактора Джона Дира стояли, как солдаты в строю в ожидании начала полевой мессы.