— Да, я вдова, — сказала она, перехватив мой взгляд. — Мой муж умер три года назад. Вы мне чем-то напоминаете его.

Она провела меня в гостиную, откуда был виден остров-тюрьма Алькатрас.

— Стаканчик пастиса в качестве аперитива? Угощайтесь, а я быстренько суну пиццу в духовку.

Когда она вернулась, я уже налил себе и ей пастиса.

— Я должен вам кое в чем признаться. Я не историк из Гамбурга, а частный детектив из Мангейма. Человека, на объявление которого вы откликнулись и который тоже не был историком, убили, и я пытаюсь выяснить почему.

— А кто его убил, вы уже знаете?

— И да и нет.

Я рассказал ей свою историю.

— Вы говорили фрау Хирш о своей причастности к делу Тиберга?

— Нет, у меня не хватило духу.

— Вы и в самом деле похожи на моего мужа. Он был журналистом, знаменитым неистовым репортером, но постоянно жил в страхе из-за своих репортажей. Впрочем, это хорошо, что вы ей ничего не сказали. Она бы слишком разволновалась, в том числе и из-за ее непростых отношений с Карлом. Вы знали, что он снова сделал большую карьеру, на этот раз в Стэнфорде? Сара так и не смогла вжиться в этот мир. Она осталась с ним, потому что не смогла отказать ему, ведь он так долго ее ждал. А он жил с ней лишь из чувства порядочности. Они так и не поженились.

Она повела меня на балкон перед кухней и принесла пиццу.

— Старость мне нравится тем, что с годами меняешь отношение и к собственным принципам. Раньше я и представить себе не могла, что когда-нибудь буду обедать с бывшим нацистским прокурором и у меня не застрянет пицца в горле. Вы так и остались нацистом?

У меня пицца застряла в горле.

— Ладно, не обижайтесь. Вы совсем не похожи на нациста. Вас, наверное, иногда мучает прошлое?

— Еще как! Чтобы справиться с этими муками, мне потребовалось целых две бутылки «Southern Comfort». — Я рассказал ей о своих субботне-воскресных приключениях.

В шесть часов мы еще беседовали. Она рассказала о том, как начинала свою новую жизнь в Америке. Познакомившись со своим мужем на олимпиаде в Берлине, она уехала с ним в Лос-Анджелес.

— Знаете, что для меня было труднее всего? Сидеть в сауне в купальнике.

Потом она пошла на ночное дежурство — она работала в службе психологической помощи по телефону, — а я еще раз заглянул в «Perry's», чтобы запастись горючим на ночь, но на этот раз ограничился шестью банками пива. Утром, за завтраком, я написал Вере Мюллер открытку, оплатил счет за проживание и поехал в аэропорт. Вечером я уже был в Питсбурге. Там лежал снег.

4

Сказать про него что-нибудь хорошее — нож острый!

Оба такси, и то, которое доставило меня вечером в отель, и то, которое отвезло меня на следующее утро в театр, были желтого цвета, как в Сан-Франциско. Было девять часов, труппа уже репетировала, но в десять у них начался перерыв, и я отыскал своих мангеймцев. Они стояли в трико и коротеньких майках у батареи и пили йогурт.

Когда я представился, они долго не могли прийти в себя от удивления, что я приехал в такую даль только ради того, чтобы поговорить с ними.

— Ты знал эту историю с Сергеем? — спросила Ханна Йошку. — Слушай, я просто в шоке!

Йошка тоже был поражен.

— Если мы хоть как-то можем помочь Сергею… Я поговорю с шефом. Думаю, ничего страшного не будет, если мы вернемся на репетицию в одиннадцать. Можно будет спокойно поговорить в нашей театральной столовой.

Столовая была пуста. В окно был виден парк с высокими голыми деревьями. Там гуляли молодые мамаши с детьми, маленькими эскимосами в теплых комбинезонах, резвившимися на снегу.

— В общем, для меня это очень важно, поделиться тем, что я знаю о Сергее.