— Тиберг и Домке… Тиберг и Домке… — пробормотал он, припоминая. — Ну да, конечно. Их приговорили к смерти. Домке казнили, а Тибергу удалось скрыться. Этот малый потом далеко пошел. Был уважаемым человеком. Или он еще жив? Мы с ним как-то встретились на приеме в Солитюде, пошутили о старых временах. Он понял, что мы все тогда выполняли свой долг.

— Я хотел спросить вас — члены суда тогда, случайно, не получали никаких сигналов сверху относительно исхода этого процесса? Или это был совершенно обычный процесс?

— И зачем ему это, интересно, понадобилось, нашему Зельбу? Для кого же это он старается?

Вопрос этот, конечно, был неизбежен. Пришлось рассказать ему о случайном знакомстве с Верой Мюллер и о встрече с фрау Хирш.

— Я просто хочу знать, что тогда произошло и какую роль во всем этом сыграл я.

— Того, что вам рассказала эта женщина, совершенно недостаточно для возобновления дела. Если бы Вайнштейн еще был жив… А так — нет. Да я и не верю в это. Есть приговор, и чем дольше я вспоминаю это дело, тем больше убеждаюсь, что никакой судебной ошибки там быть не могло.

— Ну а сигналы сверху все-таки были? Поймите меня правильно, господин Бойфер. Мы с вами оба знаем, что немецкий судья всегда умел сохранить свою независимость даже в особых условиях. Но все же нередко бывало, что те или иные заинтересованные лица пытались оказать влияние на суд, и мне хотелось бы знать, была ли и в этом процессе заинтересованная сторона?

— Ох уж этот Зельб! Зачем ему обязательно нужно ворошить прошлое? Но если уж ему так неймется… Мне тогда несколько раз звонил Вайсмюллер, тогдашний генеральный директор. Ему было важно, чтобы это дело поскорее закрыли и про РХЗ перестали болтать. Может, ему именно поэтому и нужно было, чтобы Тиберга и Домке осудили. Нет более надежного средства поскорее закрыть дело раз и навсегда, чем казнь. Были ли у него другие причины желать смертного приговора… Представления не имею. Не думаю. Вряд ли.

— И это все?

— Вайсмюллер, кажется, обращался тогда и к Зёделькнехту. Адвокат Тиберга привел кого-то с РХЗ в качестве свидетеля защиты, и этот свидетель договорился до того, что чуть сам не угодил за решетку; за него ходатайствовал Вайсмюллер. Постойте, этот парень, кажется, тоже стал большой шишкой… Верно! Кортен его фамилия, это же нынешний генеральный директор. Видите, у нас с вами одни генеральные директора! — Он рассмеялся.

Как же я мог это забыть? Я тогда еще радовался, что мне не понадобилось привлекать к следствию своего друга и шурина, потому что Кортен так тесно сотрудничал с Тибергом, что участие в процессе могло его самого превратить в подозреваемого, во всяком случае, могло повредить его карьере. Но его привлекла защита.

— А в суде тогда знали, что Кортен — мой шурин?

— Вот так номер! Никогда бы не подумал. Плохо же вы консультировали своего шурина. Он так усердно защищал Тиберга, что Зёделькнехт чуть не велел взять его под стражу прямо в зале суда. Очень благородно, даже чересчур благородно. Но Тибергу это не помогло. Свидетель защиты, который ничего толком по делу сказать не может, а только нахваливает подсудимого, всегда вызывает недоверие.

Мне больше нечего было спрашивать у Бойфера. Я выпил вторую рюмку хереса, которую он мне налил, поболтал с ним о бывших коллегах и откланялся.

— Старина Зельб… Теперь он небось опять пойдет по следу. Никак ему не обойтись без этой пресловутой справедливости, верно? Заглянет ли он еще как-нибудь ко мне? Был бы рад.

Моя машина была покрыта толстым слоем свежего снега. Я смел его, благополучно миновал спуск до трассы и поехал вслед за снегоочистительной машиной по автостраде на север. Радио сообщало о заторах на дорогах и передавало хиты шестидесятых годов.