Ханна не противоречила. Всем своим холодно-неприступным видом она давала понять, что считает разговор совершенно бессмысленным.

— Мне казалось, что вы хотите узнать побольше о Сергее как о человеке. Почему у мужчин на уме одна только карьера?..

— А как господин Менке представлял себе свое будущее?

— Он между делом всегда занимался бальными танцами и говорил, что хотел бы открыть школу танцев, традиционную, для пятнадцати-шестнадцатилетних.

— Это, кстати, тоже говорит о том, что он не мог нарочно сломать себе ногу, на самом деле. Сам подумай, Йошка, как он мог бы стать учителем танцев без ноги?

— А вы тоже знали о его планах относительно школы танцев, фрау Фишер?

— У Сергея было много планов. Он очень творческий человек, и у него богатая фантазия. Он говорил, что вполне мог бы заняться и чем-нибудь таким, что вообще не имеет отношения к танцам, например разводить овец в Провансе или что-нибудь в этом духе.

Им пора было на репетицию. Они дали мне свои телефоны на случай, если будут еще вопросы, поинтересовались моими планами на вечер и пообещали оставить для меня в кассе контрамарку. Я смотрел им вслед. У Йошки была сосредоточенная, пружинистая походка, Ханна шла легкими, невесомыми шагами, словно паря над землей. Она наговорила много глупостей, «на самом деле», но двигалась она убедительно, и я с удовольствием посмотрел бы на нее вечером на сцене. Но в Питсбурге было слишком холодно. Я поехал в аэропорт, улетел в Нью-Йорк, и мне посчастливилось в тот же вечер попасть на рейс, вылетающий во Франкфурт. Похоже, я слишком стар для Америки.

5

Для кого же это он старается?

За бранчем в кафе «Гмайнер» я составил план действий на остаток недели. За окнами крупными хлопьями падал снег. Я должен был найти командира группы бойскаутов, членом которой был Менке, и поговорить с профессором Кирхенбергом. А еще я решил встретиться с судьей, который приговорил к смерти Тиберга и Домке. Мне нужно было узнать, не был ли этот приговор результатом указания сверху.

Судья Бойфер после войны стал председателем судебной коллегии Верховного суда земли Баден-Вюртемберг в Карлсруэ. Я нашел его фамилию в телефонной книге Карлсруэ на главном почтамте. У него был на удивление молодой голос. Он вспомнил мою фамилию.

— Тот самый Зельб? — воскликнул он с швабским акцентом. — Чем же он, интересно, занимается, наш Зельб?

Бойфер согласился принять меня у себя после обеда. Он жил в Дурлахе, в доме на склоне высокого холма, откуда был виден весь Карлсруэ. Я увидел большой газгольдер, приветствующий гостей города надписью «Карлсруэ». Судья Бойфер сам открыл мне дверь. Он держался по-военному прямо, на нем был серый костюм, белая рубашка и красный галстук с серебряной булавкой. Воротник рубашки стал слишком широк для его старой, морщинистой шеи. Бойфер был лыс, все части его обрюзгшего лица обвисли — мешки под глазами, щеки, подбородок. В прокуратуре мы все посмеивались над его оттопыренными ушами. Сейчас они производили еще более сильное впечатление, чем тогда. Вид у него был болезненный. Ему, по-видимому, уже давно перевалило за восемьдесят.

— Значит, он стал частным детективом, наш Зельб? И ему не стыдно? Он же был хорошим юристом, лихим прокурором. Когда улеглись все эти страсти, я думал, вы вернетесь к нам.

Мы сидели у него в кабинете и пили херес. Он все еще читал «Новый юридический еженедельник».

— Но ведь Зельб явно пришел не для того, чтобы проведать старого судью, а? — Его свиные глазки хитро блеснули.

— Вы не помните уголовное дело по обвинению Тиберга и Домке? Конец сорок третьего, начало сорок четвертого? Я вел дознание, Зёделькнехт был представителем обвинения, а вы были судьей.