И пошел назад к метро.

По дороге он вспомнил, что в детстве, когда гулял с Соней в Венсенском лесу, все время подбирал камни и говорил, что это раненые воробушки. Он осторожно клал их на ладонь, легонько гладил пальцем, иногда даже произносил что-то — подбадривал, утешал. Обещал, что вылечит их, вот только вырастет, говорил, что скоро они смогут летать. И когда камушек согревался у него в ладони и как будто успокаивался, он клал его в карман к другим, тоже недавно спасенным камушкам.

ТЕО

Всегда ли мать была такой: взвинченной, остро реагирующей на все, вспыльчивой, опасной? Он не знает. Теперь он не льнет к ней, сидя у телевизора, не обнимает за шею, желая спокойной ночи, не дает потрепать себя по щеке. Он больше не целует ее. Он вырос и сторонится ее тела.

С тех пор, как она перестала плакать, у нее всегда это напряженное лицо, поджатые губы, настороженный взгляд. Она всегда начеку, готова к обороне, к ответу, к скандалу. Она ничего не упустит. Она редко смеется, но если вдруг случится такое, как на прошлой неделе, когда к ней на ужин пришла подруга, он просто любуется ее лицом, которое вдруг становится добрее и молодеет.

Но главное, он чувствует, что мать продолжает носить в себе сгусток ненависти, он так и не рассосался. Он никуда не делся, и достаточно нескольких слов, чтобы он лопнул и снова потек густой черной кровью. Тео знает, что ненависть — результат нагноившейся раны.

Вернувшись к ней после недели, проведенной у отца, сложив одежду в корзину с грязным бельем и приняв душ, соскоблив с себя все следы врага, он может выйти к ней. И каждый раз именно в этот момент ему хочется приблизиться к матери и тихо во всем признаться. Если б можно было сказать ей, как ему страшно за отца, как мучительно видеть, что безволие гнетет его и не дает подняться с земли. Он знает, что отец с каждым днем все ближе к опасной черте, из-за которой нет возврата. Ему хочется укрыться в материнских объятиях.

С облегчением ощутить привычный запах духов. Но он всегда наталкивается на эту напряженную спину, руки по швам или быстрые, резкие жесты; она его не обнимет, ей и смотреть на него невмоготу, все силы потратила на то, чтобы как-то пустить в свои владения сына, вернувшегося из ненавистной страны. И он опять сдается. Он и в этот раз ничего не скажет.

Ничего. Все устроится. Отцу станет лучше. Он ему поможет.

На следующей неделе он не позволит себе пасть духом. Он не оставит валяться мятые бумажки и стопки тарелок, он протрет стол губкой и выкинет баночки из-под йогуртов. А потом включит компьютер и на специальных сайтах станет искать для отца вакансии, он введет параметры поиска, он позовет отца, чтобы тот посмотрел.

Иногда он спрашивает себя, а надо ли вообще становиться взрослым. Стоит ли игра свеч, как сказала бы бабушка, которая выписывает в столбик аргументы за и против, а потом разделяет их жирной чертой, проведенной по линейке, когда надо принять важное решение. Вот если решать, взрослеть или нет, равноценны ли две колонки?

Алкоголь, в отличие от большинства продуктов, не переваривается. Он напрямую переходит из пищевода в кровеносные сосуды. Только малая часть молекул алкоголя расщепляется ферментами кишечника, то есть дробится на более мелкие фрагменты. Остальное проникает сквозь стенку желудка и тонкий кишечник и сразу разносится кровью. За несколько минут кровь доставляет алкоголь во все части тела. Они это видели на уроке мадам Дестре.

Быстрее всего эффект ощущается в мозгу. Беспокойство и страх снижаются, иногда исчезают совсем. Они сменяются лихорадочным возбуждением, которое может длиться несколько часов.

Но Тео нужно другое.

Он хотел бы достичь той стадии, когда мозг отключается. Напиться до потери сознания.