И пользоваться им мог исключительно Кащей - в других руках оружие богов становилось не более чем бесформенной железиной с причудливыми выступами в, казалось бы, совершенно случайных местах.

    Порой же оно отказывалось служить и Кащею - в самые неожиданные моменты. Иных людей перун отчего-то наотрез отказывался сжигать - причем даже сам Кащей пока что не обнаружил хоть какой-нибудь закономерности. Особенно часто таковые попадались среди воинов, но иногда и смерд мог стоять перед перуном, не боясь превратиться в золу. Потому в серьезных битвах Кащей Бессмертный предпочитал не полагаться на капризный громобой, а работать другим оружием, более верным.

    Но пока еще его время не пришло…

    С этой высоты открывался замечательный обзор - все как на ладони. Кащей все чаще поглядывал в сторону городского собора - там пока еще тлело сопротивление. Последние защитники Ратича объединились вокруг святых стен, из последних сил удерживая единственную оставшуюся твердыню. Даже отсюда слышались оглушительные крики какого-то обезумевшего старика: «Не пропущу!!!»

    Но эти крики с каждой минутой все слабели, а потом вдруг резко оборвались…

    На восходе заалела заря, когда побоище окончилось. Ратич превратился в дымящиеся развалины - Змей Горыныч повеселился от души. Пленных татаровьины не брали - обратно предстояло добираться так же, как сюда, а трехголовый ящер не собирался рвать перепонки ради десятка полонянок. Ему и без того придется сделать две ходки - добычу взяли богатую, злата-серебра награбили вволю.

    -  Княжеская казна! - гордо провозгласил Калин, когда два дюжих батура, отдуваясь, подтащили к Кащею тяжелый сундук. - Тебе, царь!

    Крышка откинулась, обнажая мерцающую золотую груду. Тонкие бледные пальцы поворошили монеты, просеивая тусклые желтые кружочки. Затем крышка вновь захлопнулась, а Кащей равнодушно шевельнул одной лишь бровью - еле заметно. Батуры, однако, превосходно поняли приказ - драгоценное беремя поволокли к Горынычу. На чешуйчатой спине уже закрепляли прочную ременную сбрую, дабы наездники не попадали в полете.

    -  Приведите пленных, - холодно повелел Кащей.

    Татаровьины подтащили к нему несколько десятков человек - все, что осталось после кровавой сечи. Этих вытащили из храма Сретения Господня, где они тщетно пытались найти защиты у алтаря.

    -  Вострый нож, да лук тугой, ночь глухая, конь гнедой… - напевал Калин, оглядывая избитых русичей и с удовольствием похлопывая по ладони рукоятью нагайки. - Эх, батюшка, а хорошо же поозорничали все-таки!

    -  Да, неплохо, - согласился Кащей.

    Среди пленных были женщины, дети, старики. Были священнослужители - старенький трясущийся попик, худощавый дьякон с выпученными глазами, трое певчих. Но особенно выделялся рослый старик в черной рясе - длиннобородый, со сломанным носом, окровавленным лицом и гневно горящими глазами.

    Этот священник доставил татаровьям немало хлопот - именно он защищал храмовые врата до последнего, сражаясь с яростью бешеной росомахи, собственным телом закрывая женщин и детей. Вживе он остался лишь чудом - сабельный удар пришелся вскользь, сорвав широкий лоскут кожи с виска и отрубив ухо. И он единственный из всех стоял прямо, каким-то образом умудряясь глядеть сверху вниз даже на Змея Горыныча.

    Отец Онуфрий, архиерей Тиборский не сгибался и перед великими князьями.

    -  Гореть тебе в геенне огненной, Антихрист!!! - исступленно прохрипел он, напирая на Кащея.