|
Холод тоже пересел на сиденье с ручки дивана. — Никакого, — ответила Паслена и прошептала что-то на ухо Роберту. Он осторожно поднял со стола чашку с чаем и поднес к ее губам. В этой чашке она искупаться могла бы. — Вы хотите сказать, что он был бесцветный? — Я это и сказала, — чуть более раздраженным тоном заявила она. Отчего в ее словах будто послышалось сердитое гудение пчелы? Не гламор ли это — вкотором феи-крошки великие мастера? — Значит, вы видели одежду сквозь пластик? Она задумалась, потом кивнула. — А описать ее можете? — Одежда как одежда, примятая пластиком. — Она внезапно взлетела в воздух, стрекозиные крылышки зажужжали за спиной радужным крутящимся ореолом. — Это были люди! Высокие! Они для меня все на одно лицо! Сердитое гудение — фоном к ее голосу — стало громче. Напарник Люси спросил: — Это пчела гудит или мне мерещится? Роберт встал, протянув руку к висящей в воздухе фее жестом, которым подманивают птичку. — Паслена, они хотят найти тех, кто совершил это злодеяние. Они пришли, чтобы тебе помочь. Сердитый гул становился все выше и громче. Где-нибудь на лужайке или в саду я бы уже сделала ноги. Уровень напряжения в комнате резко подскочил, даже Холод и Дойл насторожились, хотя мы-то знали, что это лишь звуковая иллюзия, и ее назначение — не давать любопытным людям слишком близко подходить к феям или охраняемым ими цветам. Этот звук должен был внушать опасение, рождать желание уйти от него подальше. Для этого все и делалось. В дверь громко постучали. Люси крикнула: — Потом! Она не отрывала взгляда от феи: теперь она уже не принимала ее за ребенка. У Люси, как у всякого Опытного полицейского, есть чутье на опасность. Все хорошие копы, кого я знала, умели прислушиваться к сверлящему чувству в затылке — это сохраняло им жизнь. Роберт сделал еще попытку: — Паслена, дорогая, мы хотим тебе только помочь. Райт приоткрыл дверь, передавая реплику Люси. Послышалось оживленное перешептывание. Бедро Дойла под моей рукой ощутимо напряглось — он готов был к прыжку. Тело Холода везде, где я к нему прикасалась, чуть подрагивало, как у нетерпеливой лошади. Все верно. Если Паслена нападет на детективов с той же силой, с какой она сшибла Дойла и Роберта, они получат тяжелые травмы. Я впервые усомнилась, точно ли Паслена просто напугана. Один раз можно списать на истерику, но два? Не сошла ли она с ума? С фейри это случается, как и с людьми, а с изгнанниками волшебной страны даже чаще, чем обычно. Не примерещились ли нашей главной свидетельнице те убийцы? Может, все это только пустые слова? Роберт шагнул к ней, все так же протягивая руку. — Паслена, солнышко, успокойся. Пирожное еще осталось, и я пошлю за свежим чаем. Сердитое жужжание стало еще громче. Напряжение вокруг росло вместе с силой звука — так бывает, когда музыкальная нота тянется слишком долго, и ты уже желаешь, чтобы она сменилась хоть чем-нибудь, лишь бы только сменилась. Паслена развернулась на месте, серебряно-радужные крылышки слились в размытое пятно. Крошка крошкой, а я не смогла прогнать мысль, что она похожа на боевой вертолет. Смешное сравнение — при ее-то четырех дюймах роста, — но от нее волнами исходила угроза. — Я тебе не дура-брауни, меня печеньями и чаем не успокоишь! — крикнула она. Роберт медленно опустил руку. Оскорбление было серьезное. В старые дни брауни часто принимали плату сластями, чаем или добрым вином. За дверью возникла какая-то суматоха, разговор на повышенных тонах, словно кто-то пытался прорваться мимо полицейских, что стояли за дверью — конечно, Люси там кого-то поставила. |
