Амелия отодвинулась вместе с подносом, и Элизабет забралась к ней в постель.

— Вернулась моя маленькая доченька! — нежно сказала мать, прижав ее к своей груди.

Прильнув к матери и ощущая запах знакомых ей духов, Элизабет таяла от блаженства. Увидев на тарелке два кусочка хлеба, она взяла один и стала его есть.

— Ты разве не завтракала? — спросила Амелия.

— Завтракала, но глядя на тебя, у меня снова проснулся аппетит.

Они обе рассмеялись. Взгляд Элизабет вдруг упал на деревянную скульптурку, стоящую на комоде: крестьянин, опирающийся на косу; у него был усталый вид, согнутые плечи, грубоватое лицо, взгляд, устремленный на горизонт.

— Что это? — спросила Элизабет.

— Работа дедушки, — ответила Амелия с гордостью. — Он прислал ее нам из Шапель-о-Буа в подарок.

— Но это же великолепная вещь! — воскликнула Элизабет. Вскочив с постели, она бросилась к статуэтке.

— У него получается все лучше и лучше, — продолжала Амелия. — Это его развлекает! Я бы сказала, что это стало его страстью. Когда у него появляется свободное время в кузнице, он начинает заниматься резьбой по дереву. Как это у него выходит? Ведь он никогда не учился ни рисовать, ни работать по дереву. Я ничего не понимаю.

Элизабет погладила деревянную скульптурку, отполированную и темную. На подставке было выгравировано: «Жером Оберна».

— Он поставил свою подпись! — воскликнула она.

— Да, — подхватила Амелия. — Он гордится своим творчеством. И это естественно. В его-то возрасте!

Элизабет взяла статуэтку и снова легла к матери в постель.

— Я напишу ему и попрошу прислать мне тоже одну, — сказала она.

— Обязательно напиши! — сказала Амелия. — Ему это доставит такое удовольствие. Эта вещичка украсит интерьер вашего домика в Сен-Жермене.

Элизабет нахмурилась. Она прижалась к матери, словно та была для нее единственной опорой в этом безумном мире. Мудрость, честность, спокойствие и любовь — все это было в Амелии, лежавшей рядом с ней в этой знакомой розовой кофточке, накинутой на плечи, и с подносом на коленях.

— О, мамочка, мамочка! — сказала Элизабет со вздохом.

Она ощутила во рту какую-то горечь.

— Что с тобой? — спросила мать.

— Ничего.

Открылась дверь. В комнату вошел Пьер и, увидев обеих женщин в кровати, рассмеялся.

— Что вы здесь делаете?

— Тебя это удивляет? — спросила Амелия кокетливо. — Мы просто болтаем.

— Минуту! Может, это я выпил? — спросил себя Пьер. — Но у меня в глазах двоится.

Он склонился над женой, потом над дочерью, и чуть было не упав, поцеловав их обеих.

— Ты колючий, папа, — сказала Элизабет.

— А я как раз пришел побриться, — ответил Пьер.

Он всегда вставал в семь утра, но ждал, когда Амелия проснется, чтобы умыться, не побеспокоив ее. Он снял пиджак, отстегнул воротничок, повязал салфетку вокруг шеи, встал перед зеркалом и, погладив рукой подбородок, задумался.

— Ты знаешь, шеф-повар решил увеличить на завтрак порцию шпината.

— Почему? — с беспокойством спросила Амелия.

— Потому что у нас в подвале его полно и он начинает портиться, — ответил Пьер.

— Я же говорила тебе, что в прошлый раз ты купил его слишком много. Поты, как всегда, настоял на своем.

— Это неважно! — сказал Пьер, намыливая щеки.