|
За то время, что она не видела его, он вполне мог стать чужим для нее. Вдали от него она хранила в тайниках своей души воспоминания о том страстном наслаждении, которое он доставлял ей, но при этом ей никак не удавалось вызвать в памяти его образ. Может быть, он был всего лишь плодом ее воображения, и поэтому она не могла найти ему места в своей новой жизни? Как же начать? «Мой дорогой Кристиан!»? Пожалуй, это обращение тоже не подходило, но по другим причинам. Наконец она решила написать так: «Кристиан, любовь моя!»
Выпив сок до половины, она принялась за письмо. «Ты, вероятно, задаешься вопросом, почему я не прихожу к тебе? Мне пришлось срочно покинуть Межев, потому что бабушка моего мужа заболела. Если бы ты только знал, как мне было нелегко уехать так срочно! Я хотела предупредить тебя, но это невозможно было сделать. Даже здесь я была очень занята в первые дня, и мне не удавалось ни одной минуты побыть одной, поэтому у меня не было времени, чтобы написать тебе. Пойми меня и извини. Я до сих пор в тревоге. Как ужасно жить в доме, над которым нависла угроза смерти! Я все бы отдала за то, чтобы эта старая дама выздоровела. Но, к сожалению, она очень и очень слаба. Особенно трудно бывает по ночам. Я одна. Я думаю о тебе… По мере того как она писала, Элизабет вдохновлялась все больше и больше. — …Ты мне так нужен. Ты ведь приедешь в Париж на пасхальные каникулы? А до этого напиши мне до востребования в Сен-Жермен-ан-Лей… Она перечитала эти несколько строчек и нашла их слишком банальными. Но разве могла она доверить бумаге свои самые сокровенные, самые безумные и жгучие мысли. На расстоянии они были слишком чистыми и выхолощенными. Как можно было еще написать о любви? Она закончила свое послание обычными поцелуями. Гарсон, моющий свою полку, наблюдал за молодой женщиной, занятой письмом. Ему казалось, что она пишет целый роман. Элизабет написала адрес, приклеила марку на конверт и, заплатив за лимонный сок, оставила гарсону хорошие чаевые. — Почтовый ящик в двух метрах от входа справа, — сказал официант, многозначительно улыбаясь. Элизабет поблагодарила его и поторопилась выйти. Она сильно прижимала к груди конверт, словно боялась потерять его. Когда она просовывала письмо в щель почтового ящика, ее сердце сильно забилось. Ящик поглотил белый конверт. Теперь ее послание лежало в его черном чреве вместе с другими письмами, брошенными туда чьими-то руками, и заполучить его обратно было уже нельзя. Когда Элизабет вернулась домой, доктор Бежар уже сидел у изголовья больной. Консультация продлилась на этот раз дольше обычного. Выйдя из комнаты Мази, доктор был настроен не очень оптимистично, несмотря на некоторые улучшения состояния больной: температура немного спала, кашель утихал, дыхание в области воспаления стало мягче. Если в течение следующей недели будет наблюдаться улучшение, то можно с некоторым оптимизмом смотреть в будущее. Но, к сожалению, в ее возрасте возможен сердечный криз. Стало быть, необходимо продолжать вводить вакцину против воспаления легких и кофеин. С самого начала болезни каждый день делать уколы приходила медсестра. Старая, тощая, как палка, и болтливая, мадемуазель Гиз не нравилась Мази. Ее раздражало, что та всегда резко стаскивала с нее одеяло, говоря при этом с солдатским юмором: — Так! Поищем свободное место, куда я еще не колола! Шприц воинственно поблескивал в ее руке. Она прищуривала глаз, словно в предвкушении удовольствия. Из уважения к Мази родственники отворачивались в этот момент. Раздавался приглушенный крик больной. — Ну вот и все! — удовлетворенно говорила мадемуазель Гиз. Однажды утром после ее ухода старая дама с трудом приподнялась на подушках и сказал загробным голосом: — Это не женщина, а пикадор. Члены семьи, собравшиеся вокруг кровати, облегченно рассмеялись: Мази пошутила — значит, она была спасена. |
