— Мой бедный мальчик!

И, шатаясь от горя, медленно пошла к двери.

ГЛАВА XI

Патрис взял чашку кофе из рук матери. Сидя напротив него в большом кресле, Мази как всегда пила свою вербену, высоко подняв голову, держа блюдце на уровни груди. Спустя два дня после ухода Элизабет из дома, старая дама приняла скорбный вид овдовевшей королевы. Несчастье ее внука так потрясло ее, что она не могла найти для него ни слов утешения, ни совета. С общего молчаливого согласия никто в семье больше не говорил об Элизабет. Но она была в мыслях у каждого. Любое молчание было полно воспоминаниями о ней. Когда напряжение становилось слишком тяжелым, мадам Монастье произносила несколько банальных фраз, чтобы избавиться от наваждения.

— Сегодня не пришел садовник. Надо бы позвонить ему, — сказала мадам Монастье.

— У него нет телефона, — заметил Патрис.

— Правда? Какая я глупая! Тогда Евлалия могла бы зайти к нему, не правда ли, мама?

Спрошенная так неожиданно, Мази оторвалась от своих раздумий с таким выражением лица, словно она накануне провела ночь у постели усопшего.

— Да… да, конечно, — прошептала она. — Пусть она сходит предупредить его.

— Центральная аллея заросла сорняками, — продолжала мадам Монастье. — Надо бы расчистить ее, и потом я думаю, что уже пора вынести мебель в сад, потому что намечаются хорошие дни.

— Хорошие дни, — повторила задумчиво Мази, и лицо ее застыло.

Маленькие ложечки печально позвякивали в чашках. Кресло, в котором обычно сидела Элизабет, было пустым, затерянным среди других кресел. Журналы мод, купленные совсем недавно, все еще валялись на столике. Через открытое окно проникал запах влажной земли и распускающихся почек. В саду лаяла Фрикетта.

— Ох, уж эта собака! — вздохнула Мази. — Заставьте ее замолчать!

В тот самый момент в библиотеке раздался телефонный звонок. Патрис поставил чашку на стол.

— Не беспокойся, мой мальчик, — сказала мадам Монастье. — Евлалия ответит.

Через две минуты Евлалия действительно вошла в гостиную. Она тоже была в курсе случившейся драмы. Лицо ее было растерянным.

— Это из Межева, — сказала служанка. — Слышно очень плохо.

Мать и Патрис с беспокойством переглянулись. Лицо Мази сразу стало тяжелым и приняло свинцовый оттенок. Ее ложечка упала на ковер. Все подумали об одном и том же: Элизабет звонила от своих родителей.

— Сиди, — сказала сыну мадам Монастье. — Если понадобиться, я позову тебя.

Она побежала в библиотеку, схватила трубку и, задыхаясь от волнения, проговорила:

— Алло!.. Алло! Я слушаю…

Тихий, едва слышный голос раздался издалека, обрадовав ее:

— Здравствуйте, мадам Монастье… У вас все хорошо? Говорит мадам Мазалег… Не кладите трубку! Алло!? Могу я поговорить с Элизабет?

Амелия положила трубку и оперлась о стол двумя руками. Пьер, который держал наушник аппарата и слышал весь разговор, тоже положил свою. Оба смотрели друг на друга потрясенные.

— Я ничего не понимаю! — прошептал Пьер. — Они выглядели такими счастливыми, когда приезжали к нам погостить!

Лицо Амелии словно застыло. Кровь отхлынула от ее щек. Взгляд был холоден и жесток.

— Пьер! — произнесла она через некоторое время. — Наша дочь — чудовище!

— Не осуждай раньше времени, — сказал Пьер с болью в голосе. — Может быть, еще не все потеряно.