Не говоря ни слова, Лив развязала один из потрепанных бисерных браслетов и надела мне на руку. У нее по щекам катились слезы, она упорно отказывалась смотреть мне в глаза.

А мне вспомнилось, как в день маминого погребения я сидел на кровати и не мог надеть разложенный на стуле траурный костюм. Потом я подумал о Лене, упавшей на колени прямо в грязь на похоронах Мэкона. Сестер, которые комкали свои носовые платочки. Кто же теперь будет давать указания и заботиться о них? Гораздо сложнее быть не тем, кто уходит, а тем, кто остается.

Затем я, как наяву, увидел бабушку Пру. Она была поразительно спокойна. От нее веяло умиротворением. Почему же мы не могли ощутить нечто подобное? Мэриан молчала. Она словно пыталась запомнить каждую черточку моего лица и навечно остановить бег времени.

За все нужно платить.

Она бы без колебаний пожертвовала собой ради того, чтобы защитить своих близких.

Уверен, Лив поступила бы точно так же. В некотором роде именно это она и сделала, согласившись помочь Мэкону. А ведь и Джон совершил свою попытку спасти мир и прощался с нами на водонапорной башне. Полагаю, Лив чувствовала вину из-за того, что Единым оказался не он, а я. Но здесь не было виноватых. Хотя, признаюсь, иногда мне хотелось все свалить на Джона Брида.

А теперь моя жизнь почти закончилась. Я — проводник. У меня есть великая цель.

Вот что предсказали карты. Они создали расклад, который Эмма тщетно старалась изменить.

Но я не собирался огорчать ни Лив, ни Мэриан. Мы, не сговариваясь, обнялись. Никто не шевелился. Я словно очутился в собственном детстве, когда мама заключала меня в объятия перед уходом на работу. Мэриан что-то ласково прошептала мне на ухо. Я узнал цитату из Уинстона Черчилля:

— «Это еще не конец. Это даже не начало конца, но, возможно, это конец начала».

21.12

Остатки

Я поднялся в комнату Лены в Равенвуде, но ее там не оказалось. Я присел на ее постель и уставился в потолок, взял подушку и потерся о нее щекой. Когда умерла моя мама, я постоянно вдыхал запах ее подушек. Странно, что какая-то ее часть продолжала существовать. Может, и я не исчезну из памяти Лены?..

А ведь однажды мы сломали эту кровать, когда на нее рухнул потолок. Мы поссорились, и нас засыпало повалившейся с потолка штукатуркой. Тогда на стене выступили слова: «Не только ты переживаешь падение».

А сейчас они опять превратились из стеклянных в обычные. Такими они и были в день нашего знакомства. Значит, Лена пыталась убедить себя в том, что ничего не изменится и перед нами открыт весь мир.

Стены были исписаны обрывочными фразами — наверное, потому что Лена ощущала себя разбитой.

Кто имеет право судить судью?

Нельзя повернуть время вспять. Такое не под силу даже нам.

Шепотом, а не грохотом взрывов.

Что сделано — то сделано.

Думаю, она оставила мне послание на стене черным маркером. Как в старые добрые времена.

Я прижался лбом к стене рядом со стихотворением.

«Лена».

Она не отвечала.

«Эль, ты не остаток. Ты — выжившая».

Постепенно я расслышал ее обрывочные мысли.

«Нет. Ты не имеешь права требовать этого от меня».

Она, скорее всего, плачет в Гринбрайре. Надо бы разыскать ее.

«Подожди, Эль».

Я перестал метаться, вытер слезы краем рукава и достал из рюкзака новенький маркер, который предназначался Лене. Я постоянно держал его там — совсем как люди, которые хранят в багажнике запаску.

Сорвав с него пластиковую упаковку и сняв колпачок, я забрался на стул перед туалетным столиком Лены. Он заскрипел под моим весом, но не треснул. А если сломался? Все равно мне недолго осталось, вздохнул я, и глаза предательски защипало.