Уборщик улыбается, качает головой и опирается о швабру:

— Так вы один из тех людей, да?

— Каких людей?

— Раз или два в год находится какой-нибудь чудак, который приезжает и спрашивает о праздновании зимнего солнцестояния, а этот городок…

— Я не спрашиваю о нём, и я не чудак. Я был здесь, сэр. Двадцать девять лет назад. Двадцать второго декабря в 12:04 пополуночи.

— Вы, наверно, оши…

— Я смотрел с балкона, как вы поджариваете мою жену внутри огромного медведя.

На мгновение в здании стало так тихо, что Рон слышал шум проезжающих снаружи по Мэйн-стрит машин. Уборщик смотрел на Рона со смесью ужаса и гнева.

— Я пришёл сюда не для того, чтобы навредить кому-то… — начал Рон.

— Я вам уже сказал. Я не понимаю, о чём вы говорите.

— Я думаю, вы…

— И мне нужно работать.

Уборщик разворачивается к Рону спиной и толкает ведро к правому проходу, где во снах Рона всегда стоят в линию палачи в белых масках.

Он медленно бредёт по тротуару через толпы туристов, и, пройдя всего полквартала, обливается потом.

Водопад уже высох. Небо, такое чистое и голубое в те далёкие годы, когда они с Джессикой впервые сюда приехали, теперь было бледным и грязно-серым. Мэйн-стрит была такой же, только вместо двух полос движения теперь тут появились четыре, чтобы вместить все автомобили. На каждом перекрёстке стояли светофоры и автоматические регулируемые пешеходные переходы. Часть старых зданий снесли, но большинство из них остались стоять, загороженные пяти- и шестиэтажными многоквартирными домами.

Знак «Добро пожаловать в Лон Кон» мог похвастаться почти девятитысячным населением.

Рон бросает взгляд на склоны за городом, где тоже разрослись многоэтажные дома и постройки.

А над всем этим, на искусственно созданном плато, стоит гигантский торговый центр, и за ним возвышаются необъятные серые бесснежные пики под свирепым летним солнцем.

Рон ждёт двадцать минут, пока ему приготовят крепкий чёрный кофе, и присоединяется к свей жене, сидящей за столиком у окна.

— Как твой латте? — спрашивает он.

— Восхитителен.

Музыка в стиле кантри тихо сочится через колонки в потолке, как медленная внутривенная инъекция.

— Может, переночуем здесь, Рон? Здесь так красиво…

— Мне бы не хотелось.

Он тянется через стол и сжимает его ладонь.

— Когда уедем отсюда, не хочешь показать мне, где вы упали с горы? Может, остановимся у трассы и произнесём для Джессики несколько слов?

— Да, так и сделаем.

— Ты жалеешь, что приехал сюда.

— Нет, это не так. Я всегда знал, что должен это сделать.

— Наверно, ты чувствуешь себя странно после всего этого…

Стук в окно заставляет их вздрогнуть. На тротуаре стоит уборщик и не сводит с них глаз.

Рон и уборщик сидят на скамейке в конце Седьмой улицы на берегу грязного пруда, по поверхности которого плавает одна-единственная облезлая утка.

— Мы думали, вы вернётесь, — говорит уборщик. — Сразу же. Вы благоразумно поступили, что не приехали тогда обратно.

— Город изменился, — говорит Рон.

— До неузнаваемости.

— В Лон Коне всё ещё практикуют…

— Господи, нет, конечно. Люди стали мягче. Больше не могут это выносить. И перестали верить в приносимую таким ритуалом пользу.

— Пользу?

— Вы когда-нибудь слышали о снежных лавинах?

Рон качает головой, отмахиваясь от роя мух, облюбовавших его потный лысый череп.