— Во вторую зиму после того, как мы прекратили проводить ритуал, пришёл жуткий буран. Вот там сошла лавина, — уборщик ткнул пальцем на голую полосу на близлежащем горном склоне. На этой полосе не было деревьев, и спускалась она прямиком к городку. — Лавина разрушила пятьдесят домов и убила сто тридцать одного нашего. Я до сих пор слышу, как они кричат из-под снега.
— Некоторые сказали бы, что это божественная кара.
— Той ночью я потерял жену и двоих сыновей. После этого почти все уехали. Продали свои земли застройщикам. И тогда начали подниматься новые дома. Сети магазинов. Техасские и калифорнийские.
Он с отвращением обводит шумный городок с подсвеченными улицами и зданиями.
— И, в конце концов, стал таким. Я постоянно говорю, что однажды уеду отсюда. Понимаете, для меня тут совсем ничего не осталось. Это больше не мой городок.
— Зачем вы мне всё это рассказываете?
— Потому что вы, по крайней мере, помните его в те времена, когда он был частичкой рая. Он был прекрасен. Я почти вижу в вас родственную душу.
— Мне пришлось бросить медицинскую практику, — говорит Рон. — Я потерял всё, для чего работал. И долгие годы меня бесило.
— Жаль это слышать.
— Но потом я встретил красивую женщину. И у нас родилось трое красивых детей.
— Рад это слышать.
Рон поднимается на ноги с глухим стоном.
— Моя жена ждёт меня в кофейне.
— Мы не были монстрами…
— Я лучше вернусь к жене.
Рон начинает пробираться в сутолоке на Мэйн-стрит.
— Он канул в лету, — говорит уборщик. Рон останавливается и поворачивается к сутулому, печальному старику на скамье.
— Кто «он»?
— Старый уклад.
— У старого уклада была тёмная сторона.
Рон разворачивается обратно и шагает по сожжённой под солнцем траве. Он пытается вспомнить, какими были эти горы без теперешнего стекла и стали вокруг.
— Как и у всех нас, мистер Шталь, — кричит ему вслед уборщик, — но к чему теперь это вспоминать.
Теперь мы расселились по всей стране. Старые, умирающие или уже умершие. Мы почти приспособились к нелепости повседневной жизни первого десятилетия двадцать первого века.
Хотя иногда мы подолгу вспоминаем прошлое.
Ради хроник.
Ради наших собратьев.
Ради наших детей, которые приводят своих детей навестить нас в домах престарелых.
Мы живём так, как должны — в затихающей славной медлительности жизни с её неизменными процессами: удовольствие от пищи, посаженной и выращенной прямо у тебя за порогом дома.
Порядочность.
Общность.
Уважение к старым традициям.
Мы рассказываем всем, кто слушает, но, в основном, напоминаем самим себе, что некогда жили в прекрасном маленьком городке в прекрасной маленькой долине, где жизнь была яркой, насыщенной и медленной.
И однажды кто-то спросит нас: «Почему нельзя вернуть всё, как было?»
И мы им ответим: «Жертвы».
«Больше никаких жертв».
И они кивнут нам с пониманием, тем особым снисходительным кивком, которым стариков одаривает молодёжь, понятия не имеющая, что мы имеем на самом деле в виду.
|