– Мочи его! – надрывались самые отмороженные.

– Во имя Аллаха! – вскрикнул испуганно одинокий голос. – Остановитесь, правоверные!

Но куда там… Усилием воли Сергей вогнал себя в боевой транс. Эту хитрую науку устод Юнус преподал им на последнем году обучения.

Свет несколько померк, а шум и гам доносились будто из Зазеркалья – звуки растягивались так, что резкий вскрик слышался низким мычанием. Время послушно замедлилось, секунды еле тянулись, люди едва шевелились – стояли почти недвижным строем, растягивая рты и помахивая руками. Даже резкий замах Холмирзо казался ленивым потягиванием. И только Лобанов двигался быстро и ловко в загустевшей реальности, в мире, вдруг переключенном на пониженную передачу.

До глаз Сергея дошел блеск стали, он различил вычурные арабески на лезвии печака, резную костяную ручку, побелевшие пальцы Холмирзо с пятнышком зеленки на мизинце…

Тщательно примерившись, Лобанов отбил печак ударом ладони по плоской стороне клинка с уклоном в сторону. Не вовремя он бросил взгляд на зиндан. В проулке между чинарами и бетонной стеной стоял «уазик», прозванный «козликом». К его распахнутым дверцам поспешали трое, влекущие четвертого. Порядок!

Хищно прянувшие пальцы Холмирзо, метящие в зрачки, Сергей заметил за долю секунды до ослепления и тут же нанес страшный удар Самадову в кадык.

Сергей ни о чем не думал в этот момент, за него все решили мышцы и нервы, опередив врага и уберегая зрение.

Сергей услыхал звонкий шлепок и слившийся с ним мокрый хруст. Панкратион не учил миллиметровке, это было искусство реального боя, где выигрыш – жизнь, а проигрыш – смерть. Выпад получился таким могучим, что Сергеевы костяшки и дыхательное горло Самадову перебили, и сонную артерию травмировали, и шею свернули.

– Босс! – донесся крик Эдика, и Лобанов будто очнулся, вышел из транса.

Увидел падающего Самадова с неестественно изогнутой шеей и иссиня-белым лицом, увидел замерших дехкан и лишь потом разглядел подъезжающий «уазик».

– Убили! – завизжала Хасият, падая на колени рядом с Самадовым. – Убили! Убили!

«Козлик», беспрерывно сигналя и взревывая мотором, вломился в толпу, бодая «гвардейцев» Наккаша. Эдик отворил дверцу, щерясь в неслышном крике.

Ноги были как чужие. Лобанов неловко добежал до «уазика» и плюхнулся на сиденье рядом с водительским. УАЗ тут же взвыл и, будто оправдывая прозвище, запрыгал по ухабам и бордюрам, задним ходом вырываясь на дорогу. Дядя Терентий, сидевший за рулем, оскалился.

Лобанов посмотрел на Воронова, заметил рваную рубашку, сбитые костяшки и ссадины.

– Ты как?

– Втянул тебя… – виновато проговорил Воронов. – Ай, нехорошо…

– Пустяки, – сухо ответил Лобанов, – дело житейское! – Он почувствовал, что теряет самоконтроль, и грубо приказал: – Газуй, газуй давай! Сейчас вся свора кинется по следу!

– Взять! – орал Наккаш. – Убить кафира!

Пахлавоны, подручные депутата меджлиса, простые Дехкане – все скопом сорвались с места. Взревели моторы пары джипов «лендкрузеров». Бледные женщины высовывались из окон, причитая, охая, протягивая мужьям и братьям схороненные «Калашниковы». Потрясая оружием, кишлачники, ближники Наккаша и просто сочувствующие полезли в кузов бортового КамАЗа. Четверо или пятеро всадников проскакали на покорных пастушеских лошадях, воинственно гикая и подбрасывая старенькие винтовки. Сафари на человека началось.

Воронов гнал, срезая углы. Там, где дорога делала петлю, он ее «затягивал», пуская «уазик» скакать по траве.