— Душа моя, случилось, какъ я подозрѣвалъ, Филиппъ и кузина его, Агнеса, влюблена другъ въ друга.

— Агнеса это блѣдная, или самая блѣдная? спросила радость моей жизни.

— Нѣтъ, эти старшая Бланшъ. Онѣ обѣ старше мистера Фирмина, но Бланшъ старшая изъ сестёръ.

— Я не говорю ничего дурного и не оспориваю этого; говорю я, сэръ? Нѣтъ?

Только я зналъ по ея лицу, когда упоминали о какой-нибудь другой женщинѣ, любятъ её моя жена или нѣтъ. И я обязанъ сказать, что ея физіономія не всякій разъ удостоиваетъ улыбаться, когда называютъ другихъ дамъ по именамъ.

— Ты не бываешь тамъ? Ты и мистриссъ Туисденъ сдѣлали визиты другъ другу, на томъ дѣло и остановилось? О, я знаю! о, я знаю! о, я знаю! ты питаешь такое нехристіанское чувство къ бѣдному Тальботу, потому-что онъ такъ хвастается своимъ виномъ, а даетъ такую отвратительную дрянь.

— Да, конечно; потомъ сказала моя жена:

— Нѣтъ. Совсѣмъ не потому. Хотя ты умѣешь отличить хересъ отъ портвейна, я вѣрю по совѣсти, что ты избѣгаешь Туисденовъ не потому, что они угощаютъ дурнымъ виномъ. Многіе другіе грѣшатъ въ этомъ отношеніи и ты прощаешь имъ. Ты любишь своихъ ближнихъ болѣе вина — нѣкоторыхъ ближнихъ — а другихъ ближнихъ ты не любишь хуже чѣмъ лекарство. Ты проглатываешь ихъ. Ты не говоришь ничего, но твои взгляды ужасны; ты дѣлаешь гримасы; а когда примешь ихъ, тебѣ нужна конфетка, чтобы истребить этотъ вкусъ во рту.

Дама, къ которой обращалась эта остроумная рѣчь, пожала своими хорошенькими плечиками. Моя жена раздражаетъ меня во многомъ; напримѣръ, когда она встаётъ въ сумасбродные часы, чтобы идти къ ранней обѣднѣ, или когда смотритъ на меня особеннымъ образомъ за обѣдомъ, если я хочу съѣсть одно изъ тѣхъ кушаньевъ, которая, по увѣреніямъ диктора Гуденофа, нездоровы для меня, а болѣе всего, когда упорно молчитъ, если я браню людей, которыхъ я не люблю, которыхъ она не любитъ и которые бранятъ меня, это молчаніе сводитъ меня съ ума. Какое довѣріе можетъ быть между мужемъ и женою, если онъ не можетъ сказать ей: «чортъ побери такого-то, я терпѣть его не могу»; или «какой подлецъ этотъ… какъ бишь его? или какимъ раздутымъ аристократомъ сдѣлался Тингэми съ-тѣхъ-поръ, какъ получилъ это мѣсто!»

— Нѣтъ, продолжалъ я:- я знаю почему вы ненавидите Туисденовъ, мистриссъ Пенденнисъ. Вы ненавидите ихъ потому, что они живутъ въ свѣтѣ, въ которомъ вы можете бывать только изрѣдка; мы ненавидите ихъ потому, что они на дружеской ногѣ съ самыми знатными людьми, потому-что она обладаютъ непринуждённой граціей, открытымъ и благороднымъ изяществомъ, какимъ не одарены провинціалы и аптекарскіе сыновья.

— Любезный Эртёръ мнѣ кажется, ты стыдишься, что ты аптекарскій сынъ: Ты такъ часто объ этомъ говоришь, сказала моя жена.

Всё это было очень хорошо; но вы видите, что она не отвѣчала на мои замѣчанія о Туисденахъ.

— Ты права, моя милая, сказалъ я тогда, — Я не долженъ осуждать другихъ, потому-что самъ не добродѣтельнѣе моихъ ближнихъ.

— Я знаю людей, которые бранятъ тебя, Эртёръ; но мнѣ кажется, что ты очень хорошій человѣкъ, сказала моя жена, сидя за своимъ маленькимъ чайнымъ подносомъ.

— И Туисдены также хорошіе люди — очень милые, безыкусственные, безкорыстные, простые, великодушные, хорошо воспитанные люди. Мистеръ Туисдень человѣкъ съ сердцемъ; способность Туисдена къ разговору замѣчательно пріятна.