Но я не думаю, чтобы эта страсть Филиппа была истинной любовью, это былъ только непродолжительный обманъ чувствъ, отъ котораго я предупреждаю васъ, что нашъ герой выздоровѣетъ черезъ нѣсколько главъ. Какъ! мой милый юноша, не-уже-ли мы отдадимъ твоё сердце до гробовой доски? Какъ! мой Коридонъ и поющій лебедь, не-уже-ли мы навсегда отдадимъ тебя твоей Филлидѣ, которая во всё время, пока ты играешь ей на свирѣли и ухаживаешь за нею, держитъ Мелибея въ шкапу, и готова выпустить его, если только онъ окажется болѣе выгоднымъ пастушкомъ, чѣмъ ты? Я не такъ жестокъ къ моимъ читателямъ или моему герою, чтобы подвергнуть ихъ несчастью такого брака.

Филиппъ не былъ ни клубнымъ, ни свѣтскимъ человѣкомъ. Изърѣдко бывалъ въ клубѣ; а когда входилъ туда, то свирѣпо хмурился и странно смѣялся надъ обычаями посѣтителей. Онъ представлялъ довольно неуклюжую фигуру въ свѣтѣ, хотя наружность имѣлъ красивую, живую и довольно приличную; но онъ вѣчно наступалъ своей огромною ногою на воланы свѣта, и свѣтъ кричалъ и ненавидѣлъ его. Онъ одинъ не примѣчалъ волокитства Уилькома, хотя сотни человѣкъ давно подсмѣивались надъ этимъ.

— Кто этотъ человѣкъ, низенькаго роста, который бываетъ у васъ и котораго я иногда вижу въ паркѣ, тётушка, этотъ низенькій человѣкъ въ такихъ бѣлыхъ перчаткахъ и очень смуглый лицомъ? спрашиваетъ Филиппъ.

— Это мистеръ Уилькомъ, лейб-гвардеецъ, припоминаетъ тётка.

— Офицеръ? не-уже-ли? говоритъ Филиппъ, обращаясь къ дѣвушкамъ. — А мнѣ кажется, что къ нему болѣе шолъ бы тюрбанъ и бубенъ.

И онъ смѣётся и думаетъ будто сказалъ очень умную вещь. О эти остроты о людяхъ и противъ людей! Никогда, мой милый, юный другъ, не говорите ихъ никому, не говорите ихъ постороннему, потому что онъ пойдетъ и разскажетъ; не говорите владычицѣ вашего сердца, потому что вы можете поссориться съ ней и тогда она разскажетъ; не говорите вашему сыну, потому что безыскусственный ребёнокъ воротится къ своимъ школьнымъ товарищамъ и скажетъ: «папа, говоритъ, что мистеръ Бленкинсонъ колпакъ». Дитя моё, хвалите всѣхъ, улыбайтесь всѣмъ и всѣ будутъ улыбаться вамъ притворною улыбкою и протягивать вамъ притворно дружескую руку — словомъ, будутъ уважать васъ какъ вы заслуживаете. Нѣтъ. Я думаю, что мы съ вами будемъ хвалить тѣхъ, кого любимъ, хотя никто не повторитъ нашихъ добрыхъ словъ, и будемъ прямо говорить что думаемъ о тѣхъ, кого не любимъ, хотя мы увѣрены, что наши слова сплётники перескажутъ съ прибавленіями и они будутъ вспоминаться долго спустя послѣ того, какъ мы забудемъ ихъ. Мы кидаемъ въ воду камешекъ — маленькій камешекъ, который ныряетъ и исчезаетъ, но весь прудъ приходитъ въ сотрясеніе и струится безпрестанно расходящимися кругами долго спустя послѣ того, какъ камешекъ пошолъ ко дну и исчезъ изъ глазъ. Развѣ ваши слова, сказанныя десять лѣтъ назадъ, не возвращались къ вамъ обезображенныя, испорченныя можетъ быть такъ, что ихъ узнать нельзя?

Филь черезъ пяти минутъ послѣ своей шуточки совсѣмъ забылъ, что сказалъ о Чорномъ Принцѣ и о бубнѣ, и когда капитанъ Уилькомъ нахмурился на него свирѣпо, молодой Фирминъ подумалъ, что это было природное выраженіе смуглой физіономій капитана, и даже пересталъ на него глядеть.

— Ей-богу, сэръ! сказалъ послѣ Филь, говоря со мною объ этомъ офицерѣ:- я замѣтилъ, что онъ ухмылялся, болталъ, скалилъ зубы; и когда я вспомнилъ, что болтать и скалить зубы въ натурѣ подобныхъ обезьянъ, у меня не было и въ умѣ, что этотъ орангъ-утангъ сердятся на меня болѣе чѣмъ на другихъ. Видите, Пенъ, я бѣлокожій по природѣ, а злые называютъ меня рыжимъ. Это не очень хорошій цвѣтъ. Но я никакъ не думалъ, чтобы моимъ соперникомъ былъ мулатъ. Конечно, я не такъ богатъ, но состояніе у меня есть. Я могу читать и писать правильно и довольно бѣгло. Могъ ли я опасаться соперничества, могъ ли думать, что вороная лошадь побѣдитъ гнѣдую? Разсказать ли мнѣ вамъ что она всегда постоянно говорила мнѣ? Я этимъ не измѣню тайнамъ любви.