–Я вижу правым глазом! – заголосила я. – О, чудо! Мой правый глаз прозрел!

Я выхватила из рук ошарашенного Маэстро стакан, сделала еще один глоток, обтерла рукавом рот, а потом заорала:

–Мой левый глаз тоже начинает видеть, – я начала осматривать толпу, ища глазами источник мерзкого голоса.

–Не верю! – вдруг заявила патлатая баба.

–Ах, это ты мне мешаешь выздоравливать! – обвинительно ткнула я пальцем в нее. – Брат мой, дай мне мой костыль!

Я повернулась к Маэстро:

–Спасибо, Вам, век помнить буду!

Ко мне подскочил Юрчик, подставил свое плечо и тихо просопел в ухо:

–Уходим! Тут, оказывается, Санька‑карманник клиентов обчищал. Пусть толстяк сам с народом разбирается.

Стоило нам выйти на улицу, как в след нам раздался крик:

«Кошелек! Кто‑то украл мой кошелек!»

–Бежим! – заорал мне в лицо Юрасик, обдавая перегаром. Перегоняя друг друга, мы побежали. «Вон она контуженная!» – услышала я сзади и припустила еще быстрее. Доска, привязанная к ноге, мешала бежать, но времени снять ее не нашлось; на полпути к Главной площади веревки ослабли, и деревяшка все‑таки слетела, звучно ударившись об оледеневшие камни. За нами неслась бушующая, разгневанная толпа, перед глазами встали испуганные лица музыкантов «Баянов». Как я их сейчас понимала! Мы были уже в городских трущобах, когда голоса особенно стойких и обиженных горожан, преследующих нас, смолкли. Еле дыша, я остановилась, Юрчик схватился за бок и повалился на снег.

–Хорошо, Аська, бегаешь! – прохрипел он.

–Еще бы, – отдышавшись, подтвердила я, – жить захочешь – не так побежишь. Гони мои 15 золотых!

–На десять договаривались! – возмутился юродивый.

–Я все работу сделала, еле ноги унесла, а ты свой процент еще с Саньки‑карманника получишь!

Юрчик скривился и достал кошель, который ему вручил толстяк; судя по величине мешочка, в нем звякали не меньше 40 монет.

–Ах ты, скупердяй! – воскликнула я. – Давай половину, а то глаз выбью! Ни один эликсир не вылечит.

Тот, едва не плача, отсчитал 22 золотых и протянул мне:

–Никогда с тобой, Вехрова, больше связываться не буду!

–Еще умалять будешь, чтобы я с тобой поработала! – расхохоталась я.

–Реквизит верни!

Я с готовностью стянула грязную одежду, скомкала и бросила Юрчику.

–Лови свой реквизит, – развернувшись, и уже не боясь, что меня узнают, пошла по направлению к дому. Сердце пело от радости: в кармане позвякивали 22 новеньких блестящих золотых, жизнь налаживается!

Напевая под нос, я повернула на узкую улочку и тут услышала это – плач, детский плач, как во сне, только сейчас он был вполне реальным. У меня мелко затряслись руки. Ребенок! Поддавшись порыву, я кинулась на крик и, завернув в один из переулков, увидела его.

Маленький мальчик, двух‑трех лет отроду. Босой, одетый в тонкие порты и льняную рубаху он съежился от холода. Ребенок плакал и размазывал слезы по чумазому личику, эти заплаканные глаза могли разжалобить даже самого закоренелого преступника.

Ощущая внутри незнакомое мне желание защитить его, я протянула руку:

– Малыш!

Трансформация в ребенке произошла незамедлительно: он поднял на меня черные без белков глаза и зарычал, обнажая короткие острые зубы. Я шарахнулась. Это был пропавший данийский мальчик! Я решила дать деру: этот ребенок был опаснее многих известных мне диких животных, но что‑то остановило меня, что‑то как будто подтолкнуло в спину.

– Эй, малыш, – удивляя сама себя, произнесла я как можно ласковее, – малыш, ну ты что, не бойся, я не причиню тебе вреда.