— Это трудно объяснить, — наконец произнес он. — Не знаю, говорил ли вам Рональд когда-нибудь о нашем детстве?

— Насколько я могу судить, ваши родители не уделяли вам должного внимания.

По-моему, они не очень любили вас…

— Это еще мягко сказано. Мне кажется, что они вовсе нас не любили, — поправил Тамару герцог. — Мы были полностью предоставлены попечению слуг. Как я припоминаю, отец разговаривал со мною только в тех редких случаях, когда за что-нибудь наказывал.

Он замолчал, как будто эти не слишком радостные воспоминания больно ранили его, и после паузы продолжал:

— И Рональд, и я были гораздо счастливее в школе, чем дома. А в армии я наконец обрел настоящих друзей и ту цель в жизни, которой мне так недоставало прежде…

Голос герцога теперь звучал отрывисто:

— Однако армейскую жизнь легкой не назовешь. Мне бы не хотелось, чтобы когда-нибудь мой сын испытал то, что довелось испытать мне: ужасы и кровь сражений, крики и стоны раненых и умирающих…

Тамара глубоко вздохнула.

Она не ожидала, что герцог способен разговаривать таким проникновенным тоном или с таким сочувствием вспоминать о страданиях других людей.

— Вернувшись в Англию, я был преисполнен решимости наверстать упущенное, — продолжил свой рассказ герцог. — Еще бы — ведь я столько лет пробыл на войне? Я отправился в Лондон…

На его губах заиграла насмешливая улыбка, когда он произнес следующие слова:

— Вы слишком молоды и неискушенны, чтобы понять, каким показался мне Лондон после Европы.

— Он… шокировал вас? — спросила Тамара. В эту минуту ей припомнилось все, что она слышала о разврате, распутстве и непристойном поведении светских щеголей и денди.

— Больше всего меня поразило бессердечие и равнодушие к судьбе тех, кто сражался и умирал за свободу родины, — с горьким смешком ответил герцог. — Именно с того времени я разочаровался в жизни и стал законченным циником.

Он сделал паузу и добавил:

— Тогда же я разочаровался и в женщинах… Впрочем, к нашему разговору это не относится.

При этих словах Тамара почувствовала ревность.

Она была совершенно уверена, что женщины находили герцога просто неотразимым. Да и он сам, проведя столько лет на войне, в сугубо мужской компании, наверняка жадно искал женского общества и пользовался успехом у светских дам.

— Когда я унаследовал титул и вернулся в свое поместье, — вернулся герцог к основной теме разговора, — я решил, что, очевидно, мой отец был прав. Лучше равнодушно относиться к судьбам и чувствам других людей, чем пытаться изменить то, что тебе не под силу.

Он замолчал, обдумывая свои дальнейшие слова, и после паузы продолжал:

— Я прекрасно помнил, как в детстве меня глубоко ранили холодность и равнодушие моих родителей, и не хотел повторения этих душевных мук. И тогда я сказал себе — я не нуждаюсь в любви! Как-нибудь проживу жизнь и без нее…

Взглянув на Тамару, герцог неожиданно закончил:

— Но оказалось, что я ошибся! Я больше не могу жить без любви…

Их глаза встретились. На мгновение Тамара замерла на месте, а потом, повинуясь какому-то безотчетному чувству, поднялась со стула и направилась к окну.

Она услышала, что герцог тоже встал. Он стоял позади нее так близко, что Тамару бросило в дрожь.

— Вы, наверное, догадываетесь, Тамара, что я хочу вам сказать, — произнес герцог. — Мне кажется, я полюбил вас с первой минуты. Тогда ваши глаза метали молнии, вы люто ненавидели меня, а я говорил себе, что искал такую женщину всю свою жизнь!

Тамара попыталась было слабо протестовать, но герцог обвил руками ее талию, привлек к себе и, прежде чем она сумела сообразить, что происходит, накрыл ее губы своими.