На следующий день Ванго покинул Америку. Напоследок он рискнул подойти к подножию башни Зефиро. Увидел огонек на верхушке. Затем отправился на пристань. К счастью, отплытие задержалось на сутки из-за какой-то поломки. В гавани царило веселье: ожидание стало настоящим праздником. Сотни пассажиров неторопливо ужинали в портовых ресторанах. Над грудами чемоданов и дорожных плащей витал запах вина. Дети спали по углам. У трапов распевали песни.

Пароход отошел в полночь, весь в огнях, вальсируя на воде, переполненный радостью жизни.

Послышался пароходный гудок. Ирландец, задремавший в гостиной, похожей на сигарную коробку, отделанную кожей и красным деревом, вздрогнул. Он выбрался из кресла, взял со стола бутылку и в одних носках подошел к широкому окну.

— Barcazza, — сказал он на сицилийском диалекте. — Еще одна мерзкая посудина.

Из-за этих пронзительных гудков и отвращения к иммигрантам он собирался в самом скором времени покинуть район доков Манхэттена и перебраться в Мидтаун. Но строительство его башни опять затянулось.

Тот, кого прозвали Ирландцем, надолго припал к бутылке, потом шумно фыркнул, как тюлень, вылезший из воды. Кроме этого виски, ничего ирландского в его крови не было.

Он посмотрел вслед удалявшимся пароходным огням, потом взглянул на свое отражение в стекле. Левой рукой он пригладил казацкий платок на шее. С той ночи, когда он устроил бойню на яхте возле Эоловых островов — а было это восемнадцать лет назад, — Кафарелло никогда не расставался с этим кроваво-красным платком, подарком моря, которое сделало его богачом.

Часть вторая

13

Звездная карта

Комиссар Булар прохаживался в нижнем белье по коридорам полицейской префектуры. Часы показывали пять утра. Здание было погружено во тьму.

— Черт возьми, ну и холод! — Комиссар шаркал шлепанцами по паркету и проклинал эту полярную стужу.

Отыскав шерстяное одеяло, он закутался в него.

Вот уже несколько недель по вечерам он бродил в поисках угла потеплее, где можно было бы переночевать. И каждый раз повторялось одно и то же: в одиннадцать часов Булар засыпал под своим письменным столом и просыпался посреди ночи с ощущением, что ноги у него превратились в ледышки. Тогда он вставал и бодрым шагом ходил по коридорам, а потом снова ложился где-нибудь, свернувшись калачиком.

Сегодня утром он открыл дверь архивного отдела и остановился в проходе между стеллажами. Ему показалось, что от бумаг исходит особое тепло, и стоит ему улечься среди картонных папок, как он сразу заснет. Наконец он нашел теплое местечко в разделе убийств, под полкой с делами о преступлениях на почве ревности. Он завернулся в одеяло и закрыл глаза.

С тех пор как бедная матушка Булара уехала, он не покидал здание на набережной Орфевр. Но перед тем как там укрыться, он постучался в квартиру своего верного Авиньона в доме на задах Сорбонны. Судя по всему, его визит оказался совсем некстати. Они полчаса объяснялись на лестничной площадке, и только после этого Авиньон пригласил комиссара войти.

Булар был ошеломлен тем, что увидел. Он впервые пришел в дом к тому, с кем вместе работал в течение двадцати лет. Огюстен Авиньон жил один в трех сумрачных комнатах. Стены были сплошь облеплены документами и газетными вырезками — перед глазами Булара промелькнули все уголовные дела, которые они расследовали вместе. Среди всех этих бумаг комиссар не увидел ни одной личной вещи. Спальный тюфяк лежал в коридоре. С кухонных шкафчиков были сняты дверцы, а сами они — туго набиты книгами и папками. Булар сделал вид, что не заметил свою фотографию внушительных размеров, висевшую в крохотной гостиной.

— Вы позволите? — спросил комиссар, усаживаясь под собственным портретом.