Что оставалось делать Вильгельму с этой неприкаянной марионеткой Арсхота? Намерения герцога в отношении Маттиаса выглядели вполне очевидными. Как замена дону Хуану Маттиас имел определенные преимущества: этого добродушного, тщеславного глупца можно было водить за нос до тех пор, пока будет удовлетворено его тщеславие. Для Вильгельма выполнение этой задачи не составило бы труда. Но самое главное, как кандидат на место номинального правителя он не испугал бы протестантов и устроил католическое население объединенных Нидерландов. И для этого не требовалось идти на уступки Испании. Вильгельм думал, что, поддерживая его, он сможет ободрить тех, кого испугали кальвинистские эксцессы в Генте, и не допустит их перехода в лагерь дона Хуана.

В действительности этот новый инструмент политики Вильгельма оказался плачевным, настолько плачевным, что сегодня напрашивается вопрос, почему он не объявил себя тем, кем являлся фактически, – лидером Нидерландов. Ответ лежит отчасти в его стремлении избежать обвинений в желании реализовать свои личные амбиции, отчасти в правовых нормах того времени. Подобные действия вступили бы в противоречие как с древними хартиями провинций, так и с его собственными феодальными обязательствами, а Вильгельм всю свою жизнь педантично соблюдал букву, а если возможно, и дух древнего права. Глядя назад сквозь века, мы видим борьбу Нидерландов в сжатой перспективе и распознаем в ней многие черты национальной революции, а значит, разрыва с прошлым. Но люди, которые в ней участвовали, могли быть верны лишь существующим традициям, казавшимся им естественными, поскольку они впитали их с молоком матери и не задавались вопросами по этому поводу. Весь опыт Вильгельма в Нидерландах убедил его, что воссоединить и удержать страну может только повсеместно признанный протектор. Этот протектор должен был происходить из древней династии бургундских герцогов. Сам Вильгельм не имел наследственного права на такое положение и слишком хорошо оценивал ситуацию, чтобы выдвинуть себя вопреки этому, поскольку в таком контексте его личные заслуги перед Нидерландами не имели никакого значения. Если бы в своей ошибочной попытке усилить свою позицию Вильгельм ухватился за возможность стать сувереном, он бы лишился самой сущности своей власти, поскольку люди верили ему только потому, что он никогда ни словом, ни делом не превышал ту власть, которую они ему дали.

Исходя из положения дел в Европе у Вильгельма был выбор из двух принцев: эрцгерцог Маттиас или герцог Анжуйский. Маттиас, который был Габсбургом, потомком герцога Карла Смелого и кузеном короля Филиппа, являлся самым лучшим кандидатом. Политически многое зависело от той помощи, которую он мог получить от своего брата императора, и возражений со стороны Испании. Зимой 1577/78 года казалось возможным, что потрепанный и потерпевший поражение король Филипп передаст непокорные Нидерланды своему молодому кузену. С другой стороны, если бы помощь императора оказалась недостаточной, а противодействие Испании – сильным, от Маттиаса, возможно, пришлось бы избавляться. Второй кандидат, герцог Анжуйский, как личность, располагал к себе еще меньше, чем Маттиас. Если Маттиас был безобидным ничтожеством, то Франциск Анжуйский был человеком эгоистичным, бесчестным, самовлюбленным и амбициозным. Но он был братом короля Франции и мог, если бы согласился защищать Нидерланды, оказать существенную помощь. Династически он происходил из того же семейства Валуа, что и первые бургундские герцоги.

Это была затянувшаяся трагедия последних лет жизни Вильгельма.