Пока договоренности с Франциском Анжуйским еще обсуждались, приезд Иоганна Казимира уже успел бросить тень на все происходящее. В Брюгге, Антверпене и Брюсселе толпа набрасывалась на католиков, а в Генте, который с таким трудом успокоили прошлой зимой, кальвинистское меньшинство, заставив замолчать менее решительных членов городского совета, нападало на католические церкви, закрывало их и отправляло в тюрьму монахов, священников и набожных горожан. Имбизе и Рихове, теперь контролировавшие Совет, не слушали никого, кроме толпы и безответственного кальвинистского проповедника Датенуса. Этот взрыв произошел в самый неподходящий момент. Вильгельм, постоянно находившийся со своими войсками и выезжавший из лагеря только на совещания Штатов, диктовавший за утро по двадцать писем на разные темы, принимавший посланцев, просматривавший донесения с Севера, с Юга, из лагеря Пармы и из своего собственного, старался как мог, и все ради того, чтобы донести свои идеи о единстве нации до мелких сепаратистских групп, чтобы день за днем направлять события к этому, и только этому концу. Сердцевиной всего являлся вопрос религии. Если бы его удалось решить, как предписывало Гентское примирение, исчезла бы угроза восстановлению единства провинций. Вильгельм планировал заняться этим на досуге осенью, когда зима остановит военные действия. «Если бы не эта внезапная вспышка в Генте, – говорил он английскому послу, – дело можно было бы отложить до конца сентября». Но теперь кальвинисты настаивали на немедленном и, следовательно, недостаточно продуманном урегулировании, к которому страна не могла подготовиться должным образом.

В атмосфере общей спешки и тревоги у Вильгельма оставалось мало времени для приема английского посольства, которое наконец прислала Елизавета. Такое пренебрежение задело Вальсингама, в последние пять лет настойчиво продвигавшего голландские интересы в Англии. Он ожидал куда более активных действий от принца, об обходительности которого так много слышал и ради которого так преданно трудился. Но когда долгожданная встреча состоялась, он был обезоружен и покорен искренностью Вильгельма. Теперь он видел, что скорее у Вильгельма были причины для разочарования. Елизавета колебалась, отступала, обещала и снова отступала. Она говорила, что пошлет Лестера и экспедиционные войска, но не посылала ни того ни другого; она говорила о займах, но мало что давала. Вильгельм объяснил, что он понимает и очень ценит симпатию отдельных англичан, но «не склонен открывать свои намерения тем, в чьем содействии сомневается». Вальсингам был слишком умен и объективен, чтобы не понять справедливости этих слов.

По пути в Антверпен Вальсингам проницательно отметил возбужденное настроение деревень и городков, через которые он проезжал. По большей части они были католическими, и у него создалось четкое впечатление, что большинство жителей с подозрением и возмущением относятся к новому порядку и высокомерным заявлениям, которые делали кальвинисты. Правда заключалась в том, что, как всегда, когда у протестантов Юга появлялась надежда, домой возвращались изгнанники. Нидерланды маленькая страна и от Восточной Англии или Кёльна всего в двух-трех днях пути, и беспокойные фанатичные группы изгнанников, которые так и не нашли себе постоянного пристанища ни на Севере, ни в Рейнланде или Англии, снова возвращались домой. Эти люди неизбежно оказывались изгоями общества, их пристрастия и трудный характер не позволили им начать новую жизнь за границей, и теперь они возвращались к своему старому пристанищу не потому, что хотели этого или надеялись вернуться к прежней жизни, которую нарушил приход Альбы, а просто от постоянной тяги к переменам. Политические партии всегда склонны привлекать к себе людей такого сорта, и несчастье Нидерландов заключалось в том, что их географическое положение и экономическое устройство способствовало росту этой группы.

Пока эти люди воспламеняли толпу, за каждым движением и жестом Вильгельма, даже за мельчайшим изменением выражения его лица пристально и с подозрением наблюдали.