Но даже если он сознавал это, то все равно не мог поступить иначе. Нельзя сказать, что он недооценивал опасность, которую его политика создавала для непрочного единства провинций. Север в силу своей удаленности не так сильно страдал от пагубного присутствия Анжу и более твердо доверял всему, что делал их принц Оранский, поэтому к продлению союза с французом он относился более благосклонно. Таким образом, вопрос об Анжу углублял трещину между Севером и Югом, подталкивая последний в объятия Пармы, а первый – к созданию отдельной нации.
Если – что вполне возможно – именно вопрос об Анжу стал причиной окончательного разрыва союза между Севером и Югом, который до этого времени удавалось спасать принцу Оранскому, боровшемуся за единые Нидерланды, и который он принес на алтарь альянса с герцогом, то это была самая горькая ирония судьбы в истории, потому что жертва оказалась абсолютно напрасной.
Потомки, видя вероятные ошибки этого государственного деятеля, часто не замечали их причин, поскольку у потомков есть то преимущество, что они знают больше, чем те, о ком они судят. Ход времени восстанавливает истинную значимость событий, преувеличенную или преуменьшенную в глазах современников. Нам очень легко забыть, насколько реальной на самом деле была опасность враждебных действий со стороны Анжу весной 1583 года, поскольку мы знаем, что герцогу оставалось жить всего год. И это то, чего не мог знать Вильгельм.
Дюплесси-Морне уехал из Нидерландов вскоре после того, как туда прибыл герцог Анжуйский, и присоединился к своему господину, лидеру гугенотов Генриху Наваррскому. Получив известие о предательстве Анжу, он сразу же написал Вильгельму, благодаря Бога за столь очевидное доказательство бесполезности такого союзника. Он убеждал принца Оранского оставить жалкую династию Валуа и заключить альянс с французскими гугенотами, как он сделал во времена своего изгнания. Какой бы привлекательной ни казалась Вильгельму такая линия, он не мог ее принять, потому что она ни в коей мере не уменьшала опасности самого Анжу. Действительно, отказаться от союза с герцогом ради гугенота короля Наварры означало бы подтолкнуть его в объятия католической партии Гиза во Франции, что могло иметь для Нидерландов весьма опасные последствия. На тот момент партия гугенотов была недостаточно сильным союзником, чтобы стоило так рисковать.
Однако тут можно было многое сказать в пользу заключения альянса с гугенотами без разрыва союза с Анжу, так чтобы в случае, если возобновление договора с Анжу в конце концов окажется невозможным, у Нидерландов осталось куда обратиться за поддержкой. Взаимопонимание с гугенотами могло примирить кальвинистское население с участием французов в делах страны и подчеркнуть наличие во французском обществе более достойной силы в противовес недостойному герцогу. По этой причине весной 1583 года принц Оранский начал переговоры с двумя наиболее значимыми семействами французских гугенотов относительно замужества своей старшей дочери и собственной женитьбы. Однако то ли «мадемуазель д’Оранж» оказалась слишком робкой, то ли ее приданое было слишком мало, чтобы удовлетворить семью жениха, но вскоре ее роль в переговорах сошла на нет.
Что же касается самого Вильгельма, то на спокойную и неромантичную роль его четвертой жены ему предложили спокойную и неромантичную вдову. Луиза де Колиньи была дочерью его старого друга по изгнанию, великого адмирала Колиньи. Если Вильгельм когда-то и видел ее – что крайне маловероятно, – то это могло случиться только во время его французской кампании 1568 года, когда Луиза была четырнадцатилетней девочкой. Скорее всего, он знал о ней только из донесений как о женщине благоразумной, но с характером, чью жизнь омрачила страшная трагедия. Выйдя замуж в возрасте семнадцати лет за Шарля де Телиньи – человека, о котором история хранит лишь самые блестящие отзывы, – Луиза в августе 1572 года, всего через несколько месяцев после свадьбы, в сопровождении отца и мужа приехала в Париж. |