Хорн позже говорил, что они пробыли там лишь столько времени, сколько надо, чтобы два раза прочитать Miserere, то есть около пяти минут, не садились за стол и не присоединялись к неподобающим крикам. И все же на следующий день весь Брюссель знал, что принц Оранский, Эгмонт и Хорн присоединились к празднику конфедератов и пили под тост «Да здравствуют гёзы!». Маргарита услышала именно такой рассказ о случившемся и сделала собственные выводы.

Через три дня после представления ей «Компромисса» Маргарита дала конфедератам ответ. В Испанию должна поехать новая депутация, чтобы объяснить королю положение дел, а она сама на время этой поездки приостановит осуществление самых крайних мер религиозной программы и разработает, как она заявила, использовав слово Вильгельма, политику «умеренности».

Это был плохой ответ, хотя он оказался достаточно хорошим, чтобы еще на несколько недель отсрочить открытое восстание. Никто не верил, что поездка посланцев к королю будет иметь хоть какое-то действие, и меньше всех в это верили Монтиньи и Берген, выбранные для этой роли. Они даже боялись, что Филипп отомстит им самим за то, что они пошли против его политики. Эту тревогу тогда испытывали и многие их собратья, поэтому неудивительно, что эти двое были вовсе не рады перспективе побывать в Мадриде. Берген даже, играя в парке, сильно ударил себя по ноге собственной клюшкой, упал, начал стонать, умело изображая мучительную боль, а когда его принесли домой, заявил, что слишком болен, чтобы куда-нибудь ехать, но не обманул Маргариту.

Вильгельм, Эгмонт и Хорн тоже были недовольны ответом и на бурном заседании Совета 9 апреля 1566 года угрожали подать в отставку, но в конце концов уступили Маргарите, умолявшей их подождать хотя бы до конца миссии Монтиньи.

На следующий день Бредероде со своими сторонниками покинул Брюссель. Теперь все они были в одежде коричневато-серого цвета, как нищенствующие монахи, и чаши для подаяний висели у них на шеях. Было очевидно, что они хотят устроить смуту, но кто их остановит? Маргарита не знала, кто смог бы это сделать, если ей не поможет принц Оранский.

Возбуждение каждый день становилось сильнее. Изготовители безделушек бойко торговали чашами для подаяния всех размеров и форм. Эти чаши свисали с дамских серег и украшали бархатные шляпы модников. Герцог Эрсхот сделал дерзкую, но не мудрую попытку начать противоположное движение – предложил, чтобы сторонники католических взглядов носили медальон с изображением Богоматери. Но образки Богоматери не могли привлечь оригинальностью, и католики не имели лозунга с таким мощным действием, как у клича «Да здравствуют гёзы!». Этот клич теперь звучал на улицах Брюсселя так же часто, как крик «Горячие пирожки!» зимой. С каждым днем весны кальвинисты и те, кто им сочувствовал, становились все смелей, потому что правительство с его старой «убийственностью», как прозвали новую политику умеренности, делало так мало, что не могло ни удовлетворить, ни контролировать их. Изгнанники, раньше бежавшие с родины по религиозным причинам, в огромном количестве возвращались из Восточной Англии и с берегов Рейна, чтобы ободрить своих угнетаемых братьев, и вскоре стали для разнообразия дополнять свой боевой клич открытым пением гимнов или псалмов на местном языке. А по ночам крутые парни держали безобидных прохожих под прицелом своего пистолета и заставляли их кричать «Да здравствуют гёзы!», пока те не охрипнут.

Вильгельм уехал из столицы в Бреду, чтобы заняться обязанностями, которые были у него в том краю, и Людвиг остался единственным хозяином дворца Нассау. Он не видел причин, почему бы этот гостеприимный кров не смог приютить хотя бы часть сектантских проповедников и их паствы. Дворец был намного удобнее, чем темные чердаки и продуваемые ветром поля, где эти люди обычно собирались. Пытаясь, но не слишком стараясь быть осторожным, он позволил им проводить их службы в первые часы после полуночи.