Я обстоятельно кивнула.

  Понимаю. Что не просто так. Но это, знаете ли, не фантики какие нибудь. Это моя мать. Живая женщина. А папа её похоронил.

Лысовский откинулся на спинку стула, молчал. То меня разглядывал, то тоже на озеро смотрел. Думал. А я ему не мешала.

  Всё это было, конечно, ожидаемо,   проговорил, наконец, Лысовский. – Что она объявится. Но там, Марьяна, история некрасивая вышла. Что тут скрывать. Банальная, но некрасивая.

  Расскажите,   попросила я. – Я пыталась найти ответ в бумагах отца, но там ничего об этом нет. Да и вряд ли я что то пойму, даже если найду бумаги о разводе, или что то подобное.

Григорий Филиппович выдержал ещё одну паузу. Затем признался:

  Странно всё это обсуждать. С тобой, когда Сашки уже нет, да еще после стольких лет. Много лет об этом не говорили, я уж, признаться, и думать забыл. – Он на меня посмотрел:   Так говоришь, дочка у неё ещё?

Я кивнула.

  Двадцать четыре года.

  Не такая уж и большая разница между вами. Что про мать говорит?

  Ничего не говорит. Сказала, что меня обманули, что мама жива здорова. Живёт в Ржеве.

Лысовский неожиданно хмыкнул.

  Что ж, туда ей и дорога.

  Дядя Гриша, вы знали… что она жива?

  Да знал, конечно. – Он неожиданно потёр шею, словно, неожиданно устал, или ему в один момент стало жутко неловко. – От меня то такое разве скроешь?

  А от остальных, значит, можно?

Лысовский руками развел.

  Да особо никому и интересна её судьба не была. Сашка версию озвучил, все поверили, посочувствовали, да и думать забыли. Никто же от него подтверждения и документов не требовал. На похороны никто не просился, и на поминки. Остался мужик с ребенком на руках.

  Расскажите мне всё, что знаете,   попросила я.

  Если честно, мне и рассказывать особо нечего. Только то, что я от Сашки знал. Мать твою я видел несколько раз всего. Я в те времена на приисках месяцами пропадал, свою то семью не видел. Сашка после первой, сильной студенческой любви долго жениться не мог. Романтиком он был, в любовь верил. Знаешь, не в ту, что с неба под ноги упала, люблю – не могу. А в настоящую. В какую то неземную. Где только набрался всех этих сказок. А потом с матерью твоей встретился, случайно, на улице. Она молодая была очень красивая. Этого не отнять. Огонь девка. Ты на неё очень похожа, кстати.

У меня вырвалась кривая усмешка.

  Я тоже огонь? – невесело переспросила я.

А Лысовский улыбнулся, головой качнул.

  Нет. Ты, Марьяна, бриллиант. Отец тебя так воспитал. У тебя уникальная огранка. Красива, воспитана, умна, с характером. А твоя мать… она была красивой бабой. И этим всё сказано. Сашка только этого сразу не понял. Да и как понять, когда ему сорок, а ей двадцать? Взыграло всё, что могло взыграть.

Мне, если честно, было неловко слушать про то, что у папы когда то что то взыграло, пусть и по отношению к моей матери. Я бы предпочла, чтобы дядя Гриша использовал другие выражения. Влюбился, потерял голову, был пленен её красотой. Я на Лысовского взглянула, и напомнила себе, что он точно не романтик и не поэт. Какое тут «пленен»?

  Сашка к тому времени уже задумывался о серьёзном бизнесе, «купи продай» его никогда особо не прельщало, но на дворе девяностые, все только этим и занимались. Полный бардак творился. А мать твоя, как ты уже поняла, из приезжих. – Григорий Филиппович откровенно ухмыльнулся. – На улице познакомились. Свезло же девке. Такое, если и случается, то раз в жизни, и то далеко не со всеми. Свою удачу надо за хвост хватать. Вот она и хватанула. Люба, вообще, такая… хваткая. – Лысовский покивал каким то своим мыслям.