Это тяжело. Переживать такое горе одной.

Я лишь дернула плечом. Что сказать ему – не знала.

  Марьяна,   снова позвал он. – То, что сейчас будет происходить, я хочу, чтобы ты понимала… На тебя попробуют надавить.

  Надавить? – переспросила я. – Чего они от меня хотят?

  Указать тебе на твоё место. С самого начала. Ты должна быть к этому готова.

У меня вырвалась печальная усмешка.

  Что на меня давить? Мне и без того страшно.

  Я знаю. – Он снова сграбастал мою ладонь, сжал её. Глянул на меня по особенному. – Девочка моя, я знаю, что тебе страшно,   зашептал он, закрывая меня своей спиной ото всех. А у меня почему то от его страстного шёпота нервозные мурашки по спине поползли. Не знаю почему, но никакого удовольствия, никакого волнения или радости я не почувствовала. Даже то, что Димка сжимал пальцами мою ладонь, и то мне мешало. Никогда со мной такого не случалось раньше. А ещё он так на меня смотрел, с нарочитой настойчивостью, что в какой то момент мне показалось, что Абакумов вот вот схватит меня за подбородок и заставит смотреть ему в глаза, будто пытаясь загипнотизировать. Но делать он этого не стал. Только проговорил почти на ухо мне:   Ты не должна позволять им тобой управлять. Это ты – хозяйка положения. Да и все они лишь наёмные работники. Твои работники, Марьяна. Не позволяй им тобой управлять. – Дмитрий Алексеевич замолчал, а потом неожиданно добавил:   В конце концов, ты должна подумать о нас.

Эти его слова: «должна подумать о нас», меня неожиданно зацепили. Я посмотрела ему в лицо, в глаза, сглотнула. С трудом сглотнула, потому что в горле комом неожиданно встало некое неудовольствие от его речей, от всего происходящего. Я его чувствовала, но говорила себе, что не должна испытывать ничего подобного. В моём понимании это как то неправильно. Женщина не должна испытывать подобных необъяснимых чувств в отношении мужчины, которого считает своим. В моём понимании, это так.

Я осторожно, но довольно решительно освободила свою руку, отвела глаза в сторону, а затем и отступила от Дмитрия Алексеевича. А ему сказала:

  Пойдём в зал. Нас ждут.

Нас, на самом деле, ждали. Я вошла и оказалась под внимательными взглядами дюжины мужчин, рассевшихся за большим овальным столом посреди зала заседаний. Я даже не была в этом помещении никогда. Необходимости не было.

При моём появлении негромкие разговоры стихли, все на меня посмотрели. Мне пришлось сделать вдох, прежде чем заговорить.

  Доброе утро,   проговорила я. Голос мой прозвучал странно. Я словно не здоровалась, а объявляла собравшимся, что утро сегодня всё таки доброе.

Спесивцев, сидевший ближе всего к дверям, вскочил.

  Марьяна Александровна, прошу вас, присаживайтесь. На место вашего отца.

  Это совсем необязательно,   вырвалось у меня.

  Обязательно,   заявил Абакумов из за моей спины. – Вы – наследница, Марьяна Александровна. Кресло вашего отца – ваше по праву.

Я прошла мимо длинного стола, мимо мужчин, половину из которых я видела впервые в жизни, а с остальными едва была знакома. Устроилась в кресле отца, чувствуя себя очень скованно.

  Марьяна, в первую очередь, хочется ещё раз принести вам соболезнования,   заговорил кто то.

Я благодарно кивнула.

  Спасибо.

  Это большая потеря. Александр Гаврилович много лет руководил твёрдой рукой.

Я посмотрела на говорившего.

  Хотите сказать, что у меня такой руки нет?

Мужчина хмыкнул.

  Боюсь, что ни у кого из нас такой руки нет. И нам всем вместе необходимо решить, как выходить из трудного положения.