Ах, ланка, ланка, иногда я смакую твое имя на языке. Чтобы почувствовать его соблазнительное жжение.

Сколько раз Мудрейшая предостерегала нас от использования твоей силы:

— Дочери мои, используйте его только как последнее средство. Легко зажечь огонь. Но нелегко погасить.

Вот почему я все еще держусь, ланка, чье имя взял десятиглавый Равана для своего колдовского царства. Города тысячи сокровищ, превратившихся под конец в золу. Хотя сколько раз у меня был соблазн.

Как, например, когда в магазин заходит Джагшит.

Во внутренней комнате магазина на самой верхней полке стоит запечатанный горшочек, наполненный огненными стручками. Наступит день, когда я открою его — и они с мерцанием упадут на землю. И вспыхнут.

Ланка, дитя огня, очищающее от скверны. Но только когда не будет другого пути.

Джагшит заходит в магазин со своей мамой. Стоит несколько позади нее и пальцами хватается за ее дупатта, хотя ему уже десять с половиной и он высок, как дикий бамбук.

— Ой, Джагги, не цепляйся за меня, как маленький, поди принеси мне сабу пападас.

У Джагшита тонкие испуганные запястья, и в школе проблемы, потому что он пока знает только панджаби. Учитель посадил Джагшита в самый последний ряд — с мальчиком, у которого водянисто-голубые глаза и изо рта капает слюна. Джагшит недавно выучил свое первое слово на английском. Идиот. Идиот. Идиот.

Я подошла в дальний конец магазина, где он в смущении разглядывает полки с пападами, упаковки с надписями на хинди и на английском.

Я подала ему сабу пападас и сказала:

— Они беловатого цвета, смотри. В следующий раз будешь знать.

Джагшит с застенчивыми глазами в своем зеленом тюрбане, над которым дети потешаются в школе, знаешь ли ты, что твое имя значит — Завоеватель Мира.

Но вот уже его мама кричит:

— Где ты застрял, Джагшит, не можешь, что ли, найти пападас, совсем слепой — я поседею от ожидания.

На спортивной площадке они сорвали его, твой зеленый тюрбан цвета попугаевой грудки. Они дразнили тебя, раскачивая и подбрасывая его, смеялись над твоими длинными, нестрижеными волосами. И толкали.

Придурок — твое второе английское слово. Колени кровоточат после падения на гравий. Джагшит, ты прикусываешь нижнюю губу, чтобы не закричать.

Ты поднимаешь свой заляпанный грязью тюрбан, медленно расправляешь его и идешь домой.

— Джагшит, как так получается, что одежда у тебя вся в грязи после школы, вот здесь оторвалась пуговица, а посмотри, какая большая дыра на рубашке, вот неряха, ты думаешь, у меня денег куры не клюют.

Ночью он лежит с открытыми глазами, пристально вглядываясь во тьму, пока звезды не начинают мерцать, как светлячки в кхети его бабушки за Джулундером. Она поет, нарывая пучочки зелени цвета такого же, как тюрбан. Слова на панджаби звучат как капли дождя.

Джагшит, возникнут ли они перед тобой снова, когда наконец глаза твои волей-неволей закроются и ты уснешь. Язвительные голоса, плюющиеся рты, их руки. Руки, спускающие с тебя штаны прямо на спортивной площадке, на глазах у девчонок.

— Chhodo mainu.

— Говори нормально, сука. На английском, черт тебя дери, черномазый ублюдок.

— Джагги, что значит «не хочу в школу»? Ради чего твой отец надрывается на заводе? Парочка хороших шлепков вразумят тебя.

— Chhodo.

У кассовой стойки я говорю:

— Вот тебе немного барфи, нет-нет, мадам, для детей бесплатно.

Я смотрю, как он жадно вгрызается в коричневую конфетку, приправленную гвоздикой, кардамоном и корицей. Он отвечает слабой улыбкой в ответ на мою.

Дробленая гвоздика и кардамон, Джагшит, освежат тебе дыхание. Кардамон для тебя я развею сегодня вечером по ветру. Северный ветер унесет его, чтобы открыть твоему учителю глаза на тебя.