Она жутко разозлилась и разбила зеркало в гостиничной ванной. Не злилась так с того дня, когда Смирнов изменил завещание и предупредил её, что оставит ей относительно скромное содержание, а в прочем лишит наследства. Татьяна Николаевна тогда поругалась с мужем и уехала в Петербург, где жила до замужества, но вскоре вернулась в надежде на примирение. Вместо примирения получила головоломку и предложение наравне с другими охотниками побороться за обладание тем, что Смирнов назвал своим главным сокровищем. О Гнезде стервятника Татьяна Николаевна не слышала и не поняла, о чём идёт речь, а Смирнов добавил, что победителем охоты надеется увидеть старшего сына. Так Глеб узнал, что у него есть единокровный брат. И племянница, то есть я.

Татьяна Николаевна перестала общаться с мужем, но отчаялась в будущем отхватить полноценное наследство и занялась головоломкой. В желание решить головоломку вложила всю накопившуюся злость, и Глеб ей помогал, правда не переживал из-за наследства – просто радовался, что проводит столько времени с мамой. Попутно выведал имя моего папы и нашёл мою страничку во «ВКонтакте». Выйти на связь не осмелился. Довольствовался тем, что читал мои записи, рассматривал снимки – я частенько выкладывала фотографии родных, нашего дома в Безымянном переулке, почтовой станции, – пока не увидел мой пост с открыткой «я таджика» и просьбой найти посткроссера, забывшего указать идентификационный номер. Так они с Татьяной Николаевной узнали о дополнительных подсказках.

Переезд в Калининград и возвращение в российскую школу показались Глебу безумием, однако он поверил, что через месяц-другой вернётся в Краков, и согласился на роль шпиона. Ему даже понравилось наблюдать за старшим братом, общаться с племянницей, при этом не выдавая родства и не обременяя себя семейными проблемами. Татьяна Николаевна поначалу жила с ним в Безымянном переулке, и Глеб по-своему наслаждался новой жизнью, но потом всё зашло слишком далеко.

Глеб вздохнул с облегчением, когда мы, съездив в Заливино, уткнулись в тупик, – подумал, что охота за сокровищами окончена. Я-то помню, как он отреагировал на банку с железным порошком, и не скажу, что его поведение в доме маячника хотя бы отчасти выдало облегчение, но Глеб заверил Настю, что тогда впервые после смерти Смирнова ощутил себя свободным. Напрасно. Татьяна Николаевна не угомонилась. Потребовала, чтобы он подтолкнул нас к мысли отправиться в Болгарию. А нас и подталкивать не пришлось.

В Маджарове Глеб упрямился и многое скрывал от мамы, к тому времени перебравшейся в Пловдив и ждавшей, когда мы продвинемся по головоломке. Татьяна Николаевна это чувствовала. Звонила сыну и просто-таки душу из него вынимала. Глеб порывался рассказать нам правду, но боялся потерять Настю раньше времени. Понимал, что всё равно потеряет, и ожидание неизбежного разрыва, по сути, отравило их последние совместные дни, а потом мы решили загадку кафельной карты и Татьяна Николаевна примчалась в Маджарово.

Подозревая, что ей с Глебом придётся ползать по горизонтам маджаровского рудника, она привезла арендованное в Пловдиве спелеологическое снаряжение. Помощников нанимать отказалась. Не знала, как они себя поведут, увидев сундук с золотыми монетами, и не захотела рисковать.

В школьные годы Татьяна Николаевна ходила в клуб туристов: прыгала с парашютом, сплавлялась на байдарках, спускалась в пещеры. С тех пор ничем подобным не занималась, если не считать кратких прогулок по пещерам возле Ягодины, но предполагала, что путешествие под Кован Кая едва ли будет сложным. Выдернув Глеба из овчарни, она выделила один денёк, чтобы потренироваться на отвесах Моминой скалы. Не торопилась с прохождением шахты, ведь единственные соперники, то есть мы с Настей и Гаммером, остались без кафельной карты сокровищ и даже толком не разобрали, где искать «открытую дверь» из головоломки.

Нащупав в штольне потайную дверь, Татьяна Николаевна и Глеб уверовали в скорую победу.