Изменить размер шрифта - +
Парень, почувствовав, что кто-то стоит сзади, не отрывая рук от перил, медленно повернул голову. В его глазах, в блестящих белках, в коричневых зрачках ничего не отражалось — они были спокойны. Хотя одновременно настороженно смотрели на Кронго, будто спрашивая: «Кто ты такой?» Потом, выждав несколько секунд, он равнодушно выпрямился, посторонился, пропуская Кронго.

 

Да, он был чужим для этой деревни. Потом он понял — это почему-то в конце концов стало раздражать его, стало ему неприятно. Вот это — возникшее отчуждение. Но он не мог перешагнуть его. Он ничего не мог сделать. Он не мог сблизиться с деревней, не знал, как это может произойти. Ведь он был чужд ей. Здесь он был чужд всему — кроме того, что это была деревня, где встречались мать и Омегву.

Он наконец понял, в чем было дело. Ему было неприятно то, что обычное ощущение успокоенности, которое он испытывал в деревне, исчезло. Да — именно после этого он все чаще стал думать, что бы он мог сделать, чтобы исчезла эта отчужденность. Он уже хотел сближения с деревней — и не мог сблизиться.

Странно, постепенно он заметил — мать и Омегву тоже хотели этого сближения. Они никогда прямо не говорили ему об этом, но иногда это проскальзывало в отдельных фразах: «Сегодня сходка» или «Сегодня на площади танцы». И он понимал — они подталкивают его к сближению. Это значило — он должен куда-то пойти. Он должен увидеть деревенское собрание, сходку, состязания танцоров. Но он долго не понимал, как сможет это сделать, — ведь он чужд всему. Он — избранный. Он знал, что, если пойдет на одну из сходок, это и станет «сближением», чем-то вроде племенных смотрин.

Но это было непонятно ему — ему, «избранному». Как сможет он отдать себя им на смотрины?

Наверное, и Омегву, и мать отлично понимали его состояние. Наверняка им было понятно вот это ощущение  и з б р а н н о с т и, собственной исключительности, ощущение, с которым он был давно уже слит…

 

Сейчас Крейсс был совсем другим. Он гладко выбрит, его плечи и шею облепила белая фланелевая рубашка, он причесан. Он улыбается, и от этой улыбки губы все время кажутся слишком приближенными к округлому аккуратному носу. Золотисто-карие глаза почти явственно приносят Кронго чувство облегчения. Второй — комендант. У него здесь завод пищевых концентратов, Кронго встречал это имя и лицо несколько раз. Двойной подбородок, складки на шее.

— Садитесь, господин Кронго, — Геккер показал на стул.

— Вы вчера искали меня? — Крейсс смотрит открыто, искренне. Неужели Кронго становится легче от этого взгляда?

— Д-да, — Кронго попытался привести в порядок мысли, чтобы ясно изложить основное. Главное — чтобы они поняли, что он только просит, но не собирается сотрудничать. — Я остался без обслуживающего персонала. На моих руках — породистые лошади. Им нужен уход, квалифицированное обслуживание, иначе они погибнут.

— Хорошо, — Крейсс взял блокнот. Движения его были уверенными, успокаивали. — Мы напишем объявление. Ведь вы согласны? Вечером это уже будет в газетах.

Дружелюбный взгляд.

— Люди, которых… — Кронго снова встретился с глазами Крейсса. — Которые погибли… были единственными специалистами.

Почему он это говорит?

— Слушайте, Кронго, — Геккер постучал пальцами по столу. — Я не сторонник ипподрома и бегов, как уважаемый мсье Крейсс. Лично я просто продал бы всех этих лошадей. Мне кажется, так будет лучше для экономики. Но я понимаю, Крейсс убедил меня, что это наша национальная гордость.

Быстрый переход