«И не желаю знать», – чуть не сорвалось у Труф с языка. Но сам тон тети показался Труф довольно странным.

– Есть одно наследство… Оно должно перейти к тебе… – Голос Кэролайн угасал. Голова ее стала опускаться, началось успокоительное действие наркотиков.

– Тетушка Кэролайн, – испуганно позвала Труф.

Старуха легко вскинула голову.

– В последнее время я слишком быстро устаю. Никак к этому не привыкну, наверное, так, не привыкнув, и умру. – Она усмехнулась. Казалось, ее не только удивляет, но и путает внезапно наваливающаяся усталость. – Так вот, есть некоторые вещи, принадлежавшие Торну, которые я все это время хранила. Объяснять тебе, почему я это делала, не буду, поскольку ты все равно не поймешь… Как бы мне хотелось дожить до этого часа. Но у меня уже нет времени…

«У меня уже нет времени», – отозвалось в ушах Труф. Это бесстрастное, холодное сообщение вызвало в Труф такую жалость к тете, какую не могла вызвать никакая театральная мелодраматическая фраза.

– Времени для чего? – мягко спросила Труф.

– Я не хотела отдавать их тебе до тех пор, пока не… Я никогда не хотела, чтобы ты его ненавидела, – произнесла Кэролайн. – Мне трудно это выносить… Но времени уже совсем не осталось. Эти вещи нельзя продолжать хранить здесь. Когда я умру, на них могут наткнуться. Поэтому, что бы ты там ни чувствовала, возьми их сейчас, а я буду молиться, чтобы… – Снова Кэролайн оборвала предложение на полуслове, будто бы некоторых вещей нельзя было произносить даже сейчас. – Я называю это наследством, оставленным тебе Торном, и буду рада, если ты поймешь наконец, что он… Пройди в мою спальню и посмотри в коробке, а потом поговорим об остальных.

– Каких остальных? – поинтересовалась Труф, вставая с кресла.

Глаза тетушки Кэролайн были закрыты, и Труф решила ее пока не беспокоить.

Спальня тети находилась в самой дальней части дома. Она также была уставлена претенциозно‑современной мебелью, похожей на призрак счастливого вчера. Низенький, гладко отполированный комод из тикового дерева – кто в те благословенные времена слышал об исчезающих лесах? – накрытая веселеньким покрывалом двуспальная ореховая кровать с книжной полкой у изголовья, даже картинки на стене казались явившимися прямо из…

«Из тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, – подумала Труф, почувствовав угрызения совести, холодом и болью отозвавшиеся в ее душе. – Похоже, что после смерти мамы время здесь остановилось навсегда».

Ей не хотелось думать об этом, добавлять еще одно черное дело к списку содеянного Блэкберном. Никогда раньше Труф не разглядывала дом так пристально и внимательно. Сейчас же от ее глаз не ускользала ни одна деталь. Ничего не изменилось в доме после смерти сестры‑близнеца тетушки Кэролайн. Все сохранилось так, как раньше. Казалось, что и сама тетушка Кэролайн, и дом ждут…

«Но чего?»

Труф подошла к комоду. Первое, что бросилось ей в глаза, – стоящая на нем фотография в серебряной рамке. На ней была изображена снятая по пояс темноволосая кареглазая девушка. Так выглядела Кэролайн Джордмэйн в возрасте двадцати лет от роду.

Но разве пришло бы кому‑нибудь в голову ставить на видное место свою собственную фотографию двадцатилетней давности? Да и не было у тетушки Кэролайн никогда ни длинных, слегка закрученных волос, ни такой прически, ни этих цыганского вида серебряных серег‑колец явно мексиканского происхождения.

Мексиканского. И точно, ведь перед тем, как поселиться во Вратах Тени, Блэкберн возил свою любимую в Мексику.