— Они намерены сжечь тебя, звездный мальчик, — сказал мне Гучу, поворачиваясь в кресле пилота. — Но не страшись. Смерть в огне несет очищение.

Я с облегчением обнаружил, что Фаннинович летит не с нами — немец являл собой нестерпимую смесь прусского хамства (по отношению ко мне) и первосвященника (по отношению к моему экзоскелету). Однако ни Рейчел, ни Лапоньки с нами тоже не было. Это обстоятельство весьма меня огорчило, и я решил принять незамедлительные меры, если мы протянем хотя бы до посадки.

Время я коротал, беседуя с седоволосым очень сгорбленным мексом по имени Педро Рамирес, который двадцать лет проработал в команде киборгов. Он задрал рубашку и показал мне сморщенные рубцы там, где через вживленные трубочки в его вены и артерии из ошейника поступали транквилизаторы, тонизирующие препараты и ферменты. Далее он потребовал, чтобы я осмотрел своеобразные мозоли в его ушах — память о затычках, которыми они закупоривались ежедневно в течение двух десятилетий. А сам тем временем начал тихонько напевать (мне кажется, сам того не замечая), меняя один монотонный мотив на другой. Мне удалось уловить слова:

Но когда я попробовал расспросить его о подробностях этой работы, он пришел в возбуждение и расстройство чувств. Впрочем, я без труда успокоил его несколькими взвешенными и вескими фразами.

Мне стало ясно, что киборгизация не требует прямого контроля над нервной системой, а представляет собой просто химическое и гипнотическое воздействие, причем ушные затычки передают как пропагандистские речи, так и команды надсмотрщика-техасца. Или же, пояснил Эль Торо, приказы киборгизированного псевдонадсмотрщика-мекса, которым управляет техасец, держащий таким образом под контролем сразу несколько рабочих команд — вплоть до дюжины.

Мне эта система показалась не только возмутительной, но и чрезмерно усложненной: ведь ту же работу вполне могли бы выполнять машины, а если на то пошло, то и не окиборгизированные рабочие, тонизируемые листьями коки и транквилизируемые марихуаной. Я решил, что техасцы выбрали такую систему лишь потому, что она позволяла не давать мексиканцам образования, а также — и даже в первую очередь — укрепляла убеждение техасцев, будто мексиканцы и другие "дикари" не способны ни к какому образованию.

— И эти жалкие пеоны, Эскель, понятия не имеют, какую. работу выполняют, — подтвердил мою догадку Эль Торо. — Сразу же, едва с них снимают ошейник, они получают гипнотический приказ — полностью забыть не только подробности, но самый характер своего труда.

— Сверхнадежность! — кивнул Гучу. — Вернее, чем вырезать языки и выдавливать глаза. Слепонемой способен жестикулировать, способен нарисовать или даже написать, но никто не может сообщить то, о чем он забыл.

Тут я понял, почему мои вопросы так подействовали на Педро Рамиреса. Тем не менее, произнеся еще несколько успокоительных фраз, я осведомился, доводилось ли ему работать внутри больших нефтевышек.

— В этих — никогда, сеньор Эспектро, — заверил он с дрожью в голосе и судорожно мотнул головой. — Нет, ни единого разочка.

Хотя Педро суеверно назвал меня Призраком, мне показалось, что он все-таки лжет: слишком уж отчаянно он это отрицал. И особенно после монотонных повторений "долбят и бурят". Но дальше его мучить ради удовлетворения праздного любопытства мне не хотелось. Поэтому я еще раз его успокоил, а затем усыпил, обещав, что проснется он, чувствуя себя здоровым и счастливым. Всякий актер, если он чего-то стоит, должен быть недурным гипнотизером.

Полет все продолжался, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь усыпил меня. Почему-то применять самогипноз мне не хотелось.