- Да, нелегко вам пришлось, мисс Оулдман.

- И не говорите, Джонни. Но я сильная, хоть уже и в летах. Этот дом –

все, что у меня осталось от прежней жизни.

Далее  Энни  рассказала  множество  исторических  фактов  из  жизни

рода  Оулдманов,  поведала  кое-какие  интимные  подробности,  с

особенным  упоением  рассказывала  о  пристрастиях  Молли  Оулдман

и, конечно же, Мэри Томпсон. В ее словах прослеживалось отчетливое

пренебрежение к ним, и даже злость.

После обеда заботливая и гостеприимная хозяйка пригласила Джона

прогуляться  по  заднему  двору,  там  она  показала  конюшню  и  былую

гордость  графа  –  псарню.  Как  выяснилось,  собак  у  Бенинга

насчитывалось не менее тридцати особей, они были его страстью, как

впрочем,  и  охота.  Теперь  же  в  большом  загоне  среди  множества

вольеров бродило несколько облезлых дворняжек.

К четырем часам Даглаш поблагодарил Энни и откланялся. Пока ехал

обратно, все никак не мог отделаться от зудящего чувства отвращения

к  мисс  Оулдман,  в  глазах  этой  старой  женщины  было  столько

превосходства,  эгоизма  и  тихой  ярости.  Она  буквально  закипала

изнутри, когда рассказывала о Джулии или ее матери. Так что, Джон с

выработанным годами чутьем журналиста, понял одно, в словах Энни

правды искать нет смысла, старуха врет и изворачивается, превознося

себя  над  остальными.  В  ее  взгляде  не  было  и  капли  жалости  к  семье

Бенинга, сплошное притворство и слащавая лесть.

И вот, впереди уже показалась развилка, направо его ждал дом Нэша,

а  налево  –  кладбище  Вестерсон,  тогда  журналист  ощутил

непреодолимую тягу свернуть налево. То ли совесть, то ли что-то еще

вело  его  туда,  но  Джон  не  стал  препятствовать  своим  желаниям,

поэтому  свернул  в  сторону  погоста.    Через  пару  часов  Даглаш  уже

стоял  перед  воротами,  на  землю  тем  временем  медленно  опускались

сумерки.  Правда,  зайти  журналист  не  решился,  ему  хватило  и  той

страшной ночи.

- И что только я здесь делаю? – пробубнил он.

Возможно,  Джон  хотел  удостовериться  еще  раз  в  том,  что  по  этим

землям  все  же  бродит  душа  Джулии,  однако  спустя  час  бесцельного

стояния  перед  воротами,  Даглаш  решил  вернуться  домой.  Уже

прилично стемнело, перелесок наполнился шорохами, треском веток,

возней. Да и Сомер начал беспокоиться, конь переминался, фыркал и

по чуть-чуть пятился назад.

Журналист  было  оседлал  мерина,  как  в  ушах  прозвенел  голос,  тот

самый,  от  которого  бежал  мороз  по  коже.  А  когда  он  посмотрел  на

ворота,  то  остановился.  Недалеко  стояла  она,  как  всегда  бледная,  как

всегда призрачная. На этот раз привидение вело себя спокойно. Джон

слегка приподнял цилиндр в знак приветствия:

-  Добрый  вечер,  Джулия.