Дневник был помечен 1856 годом. Его вела некая мисс Фанни Спенс; пока Джеймс читал, он выяснил, что она была не замужем и уже в годах. Она уединенно жила в Коттедже Ист-Энд, ходила по воскресеньям в церковь, варила варенье, переписывалась с родственниками, занималась благотворительностью и художественными поделками из морских ракушек и сухих трав. Она не совершала ничего особенно примечательного, но, судя по дневнику, была приятной, доброжелательной особой, не лишенной чувства юмора. В мае она решила, что хорошо бы пригласить на летние вакации десятилетнего племянника Арнольда (Джеймс вспомнил письмо: «Милая сестра, Арнольд так был рад…»).

«Лондон летом далеко не лучшее место для ребенка, — писала она в своем дневнике, — мальчику будет гораздо лучше в Лэдшеме, если милая Мэри отпустит его ко мне. Надеюсь, он не слишком станет скучать в обществе пожилой тетушки. Что до меня, то я вся в приятном волнении оттого, что в доме будет кто-то молодой».

Тетушка Фанни целиком ушла в приготовления к приезду Арнольда. Она обежала друзей и знакомых в поисках рецептов особо вкусных кушаний, какими станет угощать Арнольда, съездила в Оксфорд купить ему удочку («Я знаю, что мальчики любят удить рыбу, а речка Ивенлод протекает почти что у моего порога. Я и сама подумываю попытать счастья с удочкой»), до того увлеклась приготовлениями, что купила на соседней ферме щенка, и, наконец, вместо спальни для гостей придумала нечто лучшее: отделать для Арнольда чердачное помещение («Это такое необычное помещение, стены и потолок все как-то в разные стороны. А какой вид открывается из окна! Я уверена, что любому мальчику понравилось бы тут жить»).

Джеймс оглядел потолок, который шел в разные стороны, и решил, что тетушка Фанни совершенно права. Вообще, это, видимо, была великолепная тетушка; чем дальше он читал дневник, тем больше убеждался, что за это она не стала бы на него сердиться. Она словно говорила с ним, восторженно и даже немного запыхавшись…

«Должна сказать, что со всеми этими приготовлениями я совершенно сбилась с ног. Я столько всего напекла, что мы могли бы выдержать осаду! Будем надеяться, что у моего дорогого мальчика хороший аппетит. Щенок — увы! — изгрыз мою шляпку. Но вообще он, конечно, прелесть, хотя боюсь, что не вполне чистокровный. Это я о щенке, а не о шляпке, та была из лучшей итальянской соломки и отделана бархатом. Но я не была бы христианкой, если бы ценила живое существо ниже какой-то шляпки».

Джеймс почувствовал раздражение против Арнольда и подумал, что лучше сумел бы оценить такую отличную тетушку. А этот Арнольд наверняка слюнтяй и слабак. Еще бы! С таким-то именем!

Все сошло хорошо. Арнольда доставили в почтовой карете, снабдив сопроводительными записками точно посылку, и аппетит у него оказался, по словам тетушки Фанни, «совершенно невиданный; никогда не думала, что мальчик способен столько съесть за один раз». От комнаты он пришел в восторг.

«Он заявил, что в жизни не видел лучшей комнаты, и был просто в восхищении! Плотник, мистер Тиммс, как раз накануне закончил там работу, все было оштукатурено, а краска на окне еще даже не просохла. Прежде все было там в ужасном виде. Ведь помещение стояло запертым много лет, может быть даже с тех пор, как дом был построен, то есть очень давно. Но сейчас это премиленькая комната, и обои прелестные, с узором из зеленых листочков».

Арнольд сразу обжился. Он влез на кладбищенский каштан и упал с него. Щенка он назвал Пальмерстоном в честь премьер-министра и непременно пожелал, чтобы тот спал у него на кровати. Он съедал все, что давала тетушка Фанни, и объявил ее лучшим кулинаром в целом свете. Он побывал с нею в Оксфорде и уговорил прокатиться в лодке по реке… («…Конечно, он уверил меня, что умеет грести, а сам посадил нас на мель, да так прочно посадил! Я смеялась до слез.