|
Надо бы предостеречь его от излишеств, подумал Николя. Несмотря на солидный возраст, доктор по-прежнему любил услаждать свою плоть, и с каждым годом становился все толще, а потому его все чаще одолевала дремота. Друзья беспокоились о его здоровье, однако давать ему советы не дерзали. Впрочем, он вряд ли бы согласился вести упорядоченную жизнь, приставшую его возрасту. Николя всегда питал дружеские чувства к Семакгюсу, и здоровье друга не могло его не беспокоить.
— Очень мило с вашей стороны, Николя, заехать за старым медведем в его берлогу: старый медведь все еще любит покуролесить… Семакгюс окинул взглядом комиссара, и его густые и совершенно седые кустистые брови поползли вверх, выражая вопросительное недоумение. — Однако… Что-то вы слишком мрачный для праздничного дня, — продолжил он, — похоже, вас одолевают невеселые мысли… Под внешностью распутника и гурмана скрывалась чувствительная душа: корабельный хирург всегда отличался искренним вниманием по отношению к своим ближним. Вот и сейчас он наклонился к Николя, и, взяв его за локоть, проникновенным тоном произнес: — Не надо держать в себе грустные помыслы, я же чувствую, что вас что-то гложет… И вернувшись к своему обычному насмешливому тону, добавил: — Держу пари, какая-нибудь сифилитичная сильфида наградила вас подарочком! Николя не смог сдержать усмешку. — Увы, нет, общение с сильфидами я оставляю своим непоседливым друзьям. Но вы правы, меня действительно снедает тревога. Во-первых, потому, что мне предстоит присутствовать при большом скоплении народа в качестве наблюдателя, не имея ни четкого задания, ни прав, ни… Семакгюс прервал его. — Как? Что вы такое говорите? Как можно, чтобы лучшая полиция Европы, которую ставят в пример в Потсдаме и Санкт-Петербурге, оказалась в тупике, со связанными руками, без элементарных возможностей? Неужели господин де Сартин не смог наделить полномочиями своего лучшего следователя? И не просто лучшего, а следователя по особым поручениям? Ни за что не поверю! — Раз уж вы вынуждаете меня признаться, — ответил Николя, — скажу вам, что Сартин, действительно, обеспокоен, ибо неприятности случились… Семакгюс удивленно вскинул голову. — …когда отец нашего дофина сочетался браком с принцессой Саксонской. И, как вы догадываетесь, Ноблекур не преминул рассказать мне об этом; празднества пришлись на 1747 год, и он присутствовал на них. Фейерверк, устроенный на Ратушной площади, прошел успешно, однако из-за огромного стечения народа кареты продвигались с трудом, и несколько человек погибли в давке под колесами и задохнулись в толпе. Сартин, всегда готовый обратиться к архивам, отыскал донесения о тогдашних несчастных случаях, и, как вы понимаете, сделал соответствующие выводы. — Ах ты, черт! Тогда, собственно, в чем препятствие? — В том, что никто не хочет принимать энергичные меры. Внезапно карету занесло в сторону, и она сбила с ног старика с шарманкой, который, отчаянно фальшивя и притопывая, распевал веселые куплеты. Шарманщика окружали слушатели, хором подхватывавшие припев. В толпе раздался свист, и самые дерзкие слушатели полезли в драку с кучером. Николя решил вмешаться; увидев его, зачинщики бежали. — Мой помощник Бурдо часто говорит, что парижане способны как на самые прекрасные, так и на самые гнусные поступки, а в день, когда терпению их придет конец… Короче говоря, Его Величество не пожелал прислушаться к предупреждениям Сартина. — Король стареет, и мы тоже. Прежде о нем заботилась Помпадур, а насколько ему предана его нынешняя метресса, я не знаю. Но как бы там ни было, он уже далеко не молод. В прошлом году во время смотра королевской гвардии всех поразили изменения, произошедшие в его осанке: всегда отличавшийся отменной выправкой, король сидел в седле, сгорбившись, словно столетний старец. |
