Трибуна, увитая гирляндами. На трибуне — я. Меня приветствует толпа лысых уродов — все они не то в больничных халатах, не то в тюремных бушлатах, не то в смирительных рубахах… Господи, я что, и на прокаженных раскошеливался? На зэков? На психов? А холерные бараки я случаем не посещал с папским визитом? Мрак! Мрак! Мрак! По сравнению с ними даже утренние мухоморы кажутся подосиновиками. Чего же я пил в те дни? Неужели бывает что-то поубойней коктейля из горилки, кальвадоса и тормозной жидкости?

Потерянных денег было жаль, но куда неприятней выглядела потеря важнейшего идеологического аргумента: раньше можно было сказать, что наших так называемых правозащитников содержат ЦРУ и лондонский злодей Береза. И что теперь? Выходит, мы вместе с Березой и ЦРУ платим одним и тем же. Получается, что я — тоже в некотором роде ЦРУ? Бред собачий.

Может, они меня загипнотизировали или, как его, зазомбировали? Пригласили, подогрели, обобрали… А что? Реально. Цыганки, к примеру, давно уже стихийно овладели методом НЛП. Хочешь или нет, но ручку ты им позолотишь. Благотворительные фонды — те же цыгане. Платишь им не за товар, а за комплименты. И чем больше ты платишь, тем вдохновенней они поют: «К нам приехал, к нам прие-е-хал!» И все тесней и плотней обвивают тебя пестрой лентой хоровода… Тьфу на них! Никогда я не был в восторге от этой расплодившейся самодеятельности, а две минуты назад моя нелюбовь ко всяким общественным, блин, организациям из вялотекущей фазы перешла в острую. Рука сама потянулась к телефонной трубке.

— Джонатан… как вас там… Ричардович! Важное дело! — рубанул я, едва дежурный Вова связал меня с Генпрокурором.

— Слушаю вас, Денис Анатольевич! — В голосе мистера Ливингстона я по-прежнему не чувствовал того трепета, с каким чиновнику следует говорить с президентом. Словно бы не я назначил его на пост, а сам народ или, для примера, Господь Бог.

— Генпрокуратуре следует вмешаться, — сурово объявил я. — До меня дошла самая достоверная информация о том, что многие благотворительные фонды занимаются, по сути, рэкетом.

— То есть? — непонимающе переспросил мистер Ливингстон.

— То есть вытягивают у граждан большие средства на сомнительные цели. Это подсудное дело, между прочим. Хуже сект. Устройте для начала выборочную проверку по Москве всех этих амнистий, матерей, синих китов, сухих поп и прочих прав человека. Когда отыщете криминал, будем их поэтапно закрывать. Вам ясно?

— Не очень, — признался лондонский чистоплюй. — Чтобы начинать проверки, нам, в соответствии с обычными правилами юриспруденции, необходимо иметь на руках заявления потерпевших.

— Пра-а-а-авилами, — передразнил я. — Вам, мистер Ливингстон, давно пора понять национальную русскую ментальность. У нас все правила вилами по воде писаны. В России испокон веку принято ставить телегу впереди лошади. Одним словом, начинайте быстрее проверять, а заявления… гм… заявления будут, не сомневайтесь.

На самом деле я даже теоретически с трудом представлял, как может выглядеть подобная кляуза. «Я, Кораблев Денис Анатольевич, законно избранный президент России, будучи в нетрезвом уме и в совсем уж никакущей памяти, снял со своего секретного счета в оффшорной зоне, открытого на подставное лицо, и перечислил…» М-да. Клинический случай идиотизма. Как, собственно, и все, что я творил после инаугурации. Может, я все же не зря башлял психиатрическим фондам? Глядишь, и будет мне отдельная палата.

— Как понимать ваше выражение «телега впереди лошади»? — между тем удивился Генпрокурор. — Нарушение причинно-следственной связи? Вы хотите сказать, что в России следствие опережает причину? Однако релятивистские законы не позволяют…

— Занимайтесь-ка лучше своими прямыми обязанностями, — осадил я английского умника.