Он глуховат, но не настолько, насколько он иногда прикидывается. Его зрение слабеет, но не настолько, насколько он на это жалуется. Он носит дешёвые очки, настолько погнутые, что временами один глаз смотрит поверх одной линзы, а другой выглядывает из-под другой. Когда он начинает раздражаться, его не подходящие по размеру вставные челюсти щёлкают, как кастаньеты. На нём старый пиджак от одного костюма и брюки от другого.

За столиком во втором ряду, между первыми двумя столиками, на стуле, повёрнутом направо, сидит Вилли Обан. Его голова лежит на его левой руке, вытянутой вдоль края стола. Ему около 40 лет, он среднего роста, худой. У него осунувшееся, испитое лицо с маленьким носом, заострённым подбородком и голубыми глазами с выцветшими ресницами и бровями. Его светлые волосы, которые давно пора постричь, липнут к черепу вдоль нечёткого пробора. Его веки непрерывно дрожат как будто любой свет слишком ярок для его глаз. Его одежда подошла бы пугалу. Она выглядит так, как будто изготовлена из низкосортной грязной промокашки. Его обувь ещё менее прилична и состоит из останков кожезаменителя. Один ботинок зашнурован верёвочкой, другой — проволочкой. Носков у него нет, и его голые ступни выглядывают сквозь дырки в подошвах, а большие пальцы торчат из дырявых носов ботинок. Он всё время бормочет и дёргается во сне.

Когда занавес поднимается, Рокки, вечерний бармен, выходит из бара через занавеску и стоит, оглядывая заднюю комнату. Он американец неаполитанского происхождения, ему под 30, он коренастый и мускулистый, у него плоское смуглое лицо и маленькие блестящие глаза. Рукава его рубашки без воротника закатаны поверх его толстых, мощных рук; на нём грязный передник.

Он груб, но по-своему сентиментален и беззлобен. Он окликает Ларри осторожным шипением и жестом указывает проверить, спит ли Хоуп. Ларри встаёт со стула, смотрит на Хоупа и кивает Рокки. Рокки уходит обратно в бар, но немедленно возвращается с бутылкой виски и стопкой. Он протискивается между столиками к Ларри.

Рокки (тихо, в сторону). Побыстрее. (Ларри наливает себе и залпом выпивает. Рокки берёт бутылку и ставит её на столик, за которым сидит Вилли Обан.) Не хочу, чтобы босс пронюхал, когда у него начался очередной приступ скупости. (Хихикает, с весёлым взглядом на Хоупа.) Ну не потеха ли, когда старик начинает пороть эту чушь о том, как надо начать новую жизнь? «Ни одной бесплатной выпивки, — он мне говорит, — и чтобы все эти бездельники заплатили за свои комнаты. С завтрашнего дня», — говорит. Можно подумать, он это всерьёз!

Ларри (улыбаясь). Я рад буду заплатить — завтра. И я знаю, что мои друзья по заключению пообещают то же самое. У них у всех трогательная доверчивость по отношению к «завтра». (В его глазах полупьяное издевательство.) Завтра для них будет большой день — праздник всех дураков, с духовым оркестром! Их корабли наконец-то причалят, доверху нагруженные аннулированными сожалениями, выполненными обещаниями и погашенными долгами.

Рокки (цинично). И тонной хмеля!

Ларри (наклоняясь к нему, тихо и с комичной серьёзностью). Не смейся над верой! Нет у тебя, что ли, уважения к религии, невоспитанный ты итальяшка? Ну и что, что их попутный ветер воняет дешёвым виски, их море — это пивная бочка, а их корабли давным-давно ограблены и пошли ко дну? Чёрт с ней, с правдой! Как показывает мировая история, правда ни к чему не имеет никакого отношения. Она невещественна и не имеет отношения к делу, как говорят юристы. Самообман — вот что даёт жизнь всем нам, всей зря зачатой толпе, и пьяным, и трезвым. Ну вот, хватит тебе философской мудрости в обмен за одинстакан сивухи, от которой гниют кишки.

Рокки (насмешливо улыбается). Старый дурак-философ, как тебя зовёт Хикки.