Повинуясь порыву, я резко обернулся, чувствуя, что за мной следят. Там, в тени крыльца, я не заметил, не мог заметить узенькую скамью. На ней сидел человек. Я напряг глаза просто до физической боли, прежде чем признал капитана. Жак был в том же походном сюртуке и тяжелых сапогах. В руках его покоилось ружье.

Опустившись подле него, я перевел дыхание. Его угрюмый мрачный вид был обусловлен и поздним часом, и скверной его тяжбой со Зверем, в которой капитан поверженно отступил.

Этот взгляд, разбитый и пустой, красноречивее прочего поведал мне о том, что Дюамелю не суждено вернуться в строй еще долго. Оставалось только надеяться, что капитан поделится со мной своим страшным откровением, которое застыло на его лице, которое выгнало его посреди ночи из теплой постели, из объятий жены на зимнюю стужу. От него несло пойлом. Эта вонь не имела ничего общего с тем душистым запахом вина, который разливался богатым букетом в палатке, когда за окном моросил холодный дождь. Сейчас пахло отчаянием, слабостью и болезнью.

– Тогда луна была больше, – произнес Жак.

Я свел брови и обернулся на него.

– Когда я столкнулся со Зверем, луна была еще больше, – говорил капитан. – Волк?

Нервная усмешка разорвала застывшую тишину. Жак сплюнул наземь.

– Я видел волков и убил их немало, – продолжил Дюамель. – Не меньше тысячи. То был не волк. Просто бес во плоти. У него голова набекрень… Сперва я гадал – мне чудится или нет? На что Зверь косится? Так нет, не чудится… Как у совы голова повернута…

Я тут же ринулся к капитану, физически не дав ему совершить намеренное. Он обхватил свою голову руками, и ему с лихвой хватило бы сил зараз свернуть собственную шею. Когда я помешал сделать, что бы он ни намеревался выкинуть, раздался сиплый смех, под конец много больше напоминающий горестное стенание.

– Эта тварь не должна быть живой, – бормотал несчастный Жак, очевидно, утративший всякий рассудок.

* * *

Страшная ночь осталась позади, и я еще не знал, как страшен будет грядущий день. Мы просидели с капитаном на крыльце. Кроваво-красное солнце залило багряным светом небеса. Снег сделался румяным. Затишье, скверный предвестник беды, уже окружил этот дом. Жак все сидел, пялясь перед собой, так и не вымолвив больше ни слова. В те дни, когда я жил в том лагере, бок о бок с драгунами, мне правда было сложно представить, будто бы буду скучать по той грубой наглой манере Жака.

Под светом кровавого зарева я переступил порог их дома. Жак шел впереди. Он взошел по лестнице, не разуваясь и не снимая сюртука. Когда я остался один в гостиной на первом этаже и уже решил, что хуже дело уже не будет, за окном послышался шум прибывшего экипажа.

Мое любопытство на секунду остыло, а взгляд опасливо метнулся на лестницу. Пока я ждал, чтобы Дюамель, хозяин дома, спустился и встретил гостей, эти самые гости сами уже отворили дверь, зашли внутрь и, увидев меня, застыли на месте, даже не закрыв за собою.

Семейство Дюамель стояло в растерянности. Мадам Дюамель и двое детей – девушка постарше и вихрастый мальчонка. Они смотрели на меня, я на них. За спинами Дюамелей уныло скулил ветер.

– Граф Этьен Готье, – произнес я, чтобы нарушить тишину.

– Ах, точно, вы сын Оноре? Я Кристина, жена Жака, – представилась она. – Наши дети – Луиза и Ален.

Я поклонился. Алену было на вид около двенадцати, а его сестре, думаю, около двадцати или чуть больше. Их угрюмый вид вполне себе вязался с обстоятельствами. К тому же, если прочие семейства дрожали в страхе перед чудовищем из лесов, у семьи Дюамель был повод печалиться о горестях внутри семьи.