Траншея, вырытая мной по наитию, давно пустовала. Долгие годы, снега и дожди размывали ее, и теперь она настолько поднялась к уровню земли, что мне пришлось запереть на замок выход к траншее, а верхнюю перегородку попросту снял за ненадобностью, и отдал герру Хёлле для строительства.

Слепыш поднялся на своих косолапых ногах и по-собачьи отряхнулся. Я потрепал здоровяка по холке, и мы пошли к траншее.

Как будто он знал, зачем я отворяю тяжелый замок, поэтому боднул меня в локоть, словно поторапливая.

– Я делаю, что могу! Тут все заржавело! – бормотал я, борясь со старым закостенелым механизмом.

Недовольство Слепыша осело горячим дыханием в руку.

Наконец я справился, и ключ повернулся с омерзительным скрежетом, который до сих вызывает у меня мурашки. Замок разжал свою пасть, и я распутал цепь. Дело оставалось за малым.

– Береги себя и не делай глупостей, – пробормотал я, трепля седой загривок.

Слепыш дал мне обещание, и оно так же окатило мое плечо жарким дыханием.

– Ага, – кивнул я, отпуская его.

Он взбежал мелкой рысью, переваливаясь с одной косолапой ноги на другую. У самого выхода на божий свет он боязливо осмотрелся по сторонам, и лишь тогда удрал.

Я не собирался провожать его взглядом. Вместо этого я поспешил запереть выход из траншеи, чтобы молодняк не ускользнул.

Возвращаясь к лестнице, я услышал какой-то незнакомый до этого мгновения звук. Звонкая стрекотня быстро заполнила тишину. Это был тот самый злющий пес. За эти долгие годы я не слышал ни разу, чтобы зверье издавало что-то подобное.

При всей романтичности моей натуры я не рехнулся до такой степени, чтобы очеловечить каждый порыв обитателей зверинца, но как описать этот издевательский прерывистый звук, как не смех, – других идей не было.

– Тебе не светит, – с самодовольной улыбкой я подошел к клетке.

Долговязая зверюга смотрела на меня не мигая и затем резко тряхнула головой, содрогнулась всем телом, вновь издав короткий смешок.

– Серьезно, – холодно произнес я, – Слепыш славный и покладистый. Он заслужил побродить на воле на старости лет. Мы оба ему сильно обязаны. Потому он на воле – он не доставит проблем ни себе, ни нам, и в этом я готов поклясться на распятии. А когда у тебя еще зубы не прорезались, ты уже намеревался загрызть весь молодняк!

Кажется, зверь то ли чихнул, то ли в самом деле хихикнул.

– Будь здоров, – произнес я и на всякий случай проверил, исправно ли топят.

Жар печей успокоил мое сердце – опасаться за тепло не приходилось. Тем временем зверь отошел в дальний угол, и я его понимал: кому будет приятно, если вменять ему в упрек заслуги предков? Конечно, эта тварь затаила на меня обиду, это было мне так же очевидно, как и то, что зверье сменит гнев на милость, едва настанет час кормежки.

Поднявшись наверх, я хотел провести хотя бы несколько минут за чтением, но когда я увидел, что из-за приближающейся утренней зари нет никакой нужды в источнике света для чтения, я все же решил предаться сну.

* * *

Меня разбудил пронзительный звук и ритмичный тихий скрежет.

– Что такое? – сквозь сон бормотал я, проводя рукой по лицу и насилу садясь в кровати.

Это был Алжир. Он сидел на окне и настойчиво скребся лапой о стекло. Я закатил глаза и, проведя рукой по затылку, попытался размять скверно затекшую шею.

Порыв все же покинуть постель был скоро прерван удивительным осознанием того, что окно-то открыто, и Алжир может преспокойно выйти на прогулку безо всякой посторонней помощи, и в общем-то никакого толку меня будить у него и не было. И тем не менее кот настойчиво и громко мяукал.

– Да боже ж ты мой! – Я рывком поднялся с кровати, и пока подходил к окну, в глазах потемнело.