Он взял пинцет и склонился над гробом, стараясь дышать ртом, чтобы меньше ощущать сильный запах кедра. С неимоверной осторожностью он ухватил полоску с иероглифами в том месте, где она делала последний оборот на груди мумии.

– Думаю, нам необходим какой‑нибудь растворитель. Кажется, она прикреплена к самим покровам.

– Кедровая смола?

– Похоже на то.

Доктор Ракс продолжал осторожно вытягивать древнее полотно, в то время как Рэйчел Шейн осторожно смачивала его конец пропитанным в растворителе ватным тампоном.

– Поразительно, насколько мало ткань разрушилась на протяжении столетий, – сообщила она результат своих наблюдений. – Я пару раз отправила блузку в сухую чистку, и она уже начинает рассыпаться на час...

Внезапно рука женщины, сжимавшая ватный тампон, резко отдернулась.

– В чем дело?

– Я прикоснулась к груди, и она показалась мне теплой. – Доктор Шейн рассмеялась слегка нервически, понимая, как смешно это прозвучало. – Даже сквозь перчатку.

Илайджа Ракс фыркнул.

– Возможно, тепло от света ламп...

– Они люминесцентные.

– Хорошо, это было побочное явление медленного и все еще длящегося процесса разложения.

– Который ощущается через покровы и перчатку?

– А как насчет чистого воображения, вызванного неверно воспринятым чувством вины по отношению к почившему уборщику?

Женщина ухитрилась выдавить улыбку.

– Полагаю, на это можно списать многое.

– Прекрасно. Мы можем снова приступить к работе?

Намеренно не дотрагиваясь до тела, доктор Шейн добавила растворителя.

– Это самое невероятное похоронное облачение, с которым я когда‑либо сталкивалась, – бормотала она. – Нет символов Осириса, отсутствуют богини‑покровительницы, ни Тота, ни Сета, никаких иероглифов вообще, за исключением тех, что на полоске ткани. – Брови женщины беспокойно поползли вверх. – Не стоит ли нам исследовать эту полоску, прежде чем снять ее?

– Исследовать будет гораздо легче, когда мы ее снимем.

– Да, но...

«Господи, что же я хотела сказать?» Казалось, она не может сосредоточиться на одной мысли.

Внезапно доктор Ракс улыбнулся.

– Оно поднимается. Отойдите назад.

* * *

Он почувствовал, как поднимается конец полотна: каждый отдельный иероглиф, отходя от тела, будто снимал камень с его груди. Затем с беззвучным пронзительным воплем, пронизавшим его плоть, заклятие распалось на части.

Он приветствовал появление боли. Это было первое физическое ощущение за три тысячелетия – страдание, приносящее наслаждение. Ничто не достается даром, а за его свободу никакая цена не могла считаться слишком высокой. Если бы его конечности способны были двигаться, он бы корчился от боли, но движения восстанавливаются медленно, должно пройти некоторое время, и потому он мог только терпеть волны чего‑то красного, пробегающие по его телу. В этот момент более всего он жаждал обладать возможностью закричать.

Наконец последняя волна начала отступать, оставляя позади себя в его плоти жалящие ожоги крапивы и красный жар двух глаз во тьме.

– Мой бог? – Он знал, что, если выжил он сам, его бог также должен был выжить.

Глаза разгорались все ярче, до тех пор пока в свете их сияния его ка не смогла разглядеть птицеподобную голову его бога.

«Другие мертвы», – сказал он.

Эта весть подтверждала то, о чем сообщил ему вкус ка того рабочего.

«Сейчас властвуют иные боги, не те, которых мы знали».