|
Она в своем далеке тосковала, у нее болела нога, не ладилось с квартирой, не хватало денег. Он старался ее ободрить и утешить, лучшее ободрение — рассказ, как ему хорошо. Он расписывал свои удовольствия, их было немного, но важные — погода отличная, он много купается, на базаре появились фрукты, овощей хватает, помощники чудные… О работе писал лишь, что интересная. И о том, чем товарищи заняты, не спрашивал, и о войне не упоминал, это была тема не так запретная, как печальная, дела на фронте шли все хуже, у них в Севастополе тоже — она знала это по сводкам. Зато налегал на красоты юга, на любовь к ней. «Здесь сейчас чудесные ночи с прекрасным черным небом. Без тебя тоскливо. Как тебе там живется?» «Последние дни несколько меньше занят, купаюсь. Появились мировецкие груши, к которым мы относимся с энтузиазмом. Начинается виноград. Стоят чудесные ночи, все время тебя вспоминаю. Вчера была гроза — думал о тебе». «С едой очень хорошо: южная кухня мне нравится очень. Вообще вполне здоров и даже насморк почти прошел. Здесь стоит чудесная ясная и жаркая погода. Любуюсь яркими красками Крыма, замечательным вечерним небом, лунным морем, амфитеатром домиков с черепицей». «Я чувствую себя хорошо, вполне здоров, отношение ко мне хорошее. Очень доволен тем, что вижу, что моя работа полезна. Передай Монусу (Соминскому), что он — голова, что нашел мне применение. Без тебя скучно очень».
И снова и снова: «Здесь бывает иногда изумительно. Вчера, например, я просто глаз не мог оторвать от моря. Заходило солнце, и на зеленой воде переливались яркие, блестящие красные пятна, а вдали громоздились красные и желтые облака. Пиши почаще». «Моя жизнь здесь идет по-старому. После нескольких дней ненастья здесь опять солнечно и тихо. Сейчас иду купаться. Скучаю без тебя очень». Только на краткое время в этих улыбчиво-бодрых письмах прорывалось уныние. В Ленинграде скончался отец, мать осталась в блокированном городе. Курчатов вспоминает, как перед отъездом посетил родителей. «Наше прощание было очень грустным — именно в ту ночь я почувствовал, как я их люблю и какие они слабые и беспомощные». И в следующем письме: «Последи за Борькой, постарайся успокоить его и облегчить ему жизнь. Очень грустно за маму, но сделать сейчас все равно ничего нельзя, остается только ждать и рассчитывать на судьбу». И в который раз — в новых письмах — настойчиво: «Здесь опять установилась хорошая погода, тихо, солнечно, хотя и прохладно. Обо мне не беспокойся, у меня все есть…» И чтобы усилить впечатление о своем хорошем бытии и добром настроении, он разнообразит обращения: «Дорогая, любимая, родная, женка, девочка, Мурик, Мурсулинка», а себя весело именует «Гарун, Гарунчик, Гарунишка, Цыганок» и обнимает ее, и горячо прижимает к груди, и целует, целует, целует! И лишь одной темы он не касается в письмах: лишь о прошлой работе не позволяет себе говорить. Прошлого больше не было, он жил настоящим. Здесь была глухая рана, ее нельзя коснуться даже осторожно — она болела от любого слова, как от грубого прикосновения. Он разрешал себе быть только бодрым, энергичным, веселым. Это было больше, чем «флаг корабля». Это был способ существования. В октябре немцы прорвались в Крым, блокировали город с суши. Физиков предупредили, что пора сдавать размагничивание судов самим морякам. Смена была готова — группа морских офицеров, прослушавших лекции Курчатова по основам магнетизма и набивших руку на практическом размагничивании. Была готова и рукопись Курчатова по защите от магнитных мин, ее передали в типографию — издать брошюрой. Вечером 4 октября первую группу физиков — Курчатова, Лазуркина и Регеля — вместе с их приборами доставили на плавучую базу подводных лодок «Волга» в Северной бухте. |
