— Слушай, тут уже совсем какая-то ерунда, — говорил Геннадий. — Выходит, что солому он сжег, чтобы перед начальством выслужиться. Но что же это за служба такая, где, уничтожая добро, можно выслужиться?

Федор Архипович эту службу знал. Прекрасно понимал, что его успех в ней от успеха совхозного дела никак не зависит. Как не зависел успех организаторов веткозаготовительной кампании от того, будут ли коровы есть ветки, будут ли, ими питаясь, давать молоко. Здесь не важным было, что делается, а важным было делать это организованно и хорошо, чтобы был порядок. И со скирдой важнее всего был порядок. Ведь главное для Федьки что? Главное для него в должности продержаться.

— А продержаться можно когда? — спрашивал себя Геннадий. И тут же отвечал: — Только если ты постоянно чем-нибудь занят. Только если ты постоянно нужен и незаменим.

Ведь вот в чем тут хитрость: когда к февралю корма на совхозной ферме совсем кончились, не кто иной, как Федор Архипович, проявил инициативу, укатив на трех совхозных грузовиках аж под Полтаву, к свояку, что работает там таким же, как он, бригадиром. Все за той же соломой.

Так что дальний умысел и какое-то подобие логики здесь были. Не всем и не сразу, но все-таки понятной и объяснимой. Не потому ли он солому сжигал, что таким нехитрым образом ставил совхозное начальство в зависимость от него, Федора Архиповича, подчеркивая тем самым свою озабоченность делом и даже в деле этом незаменимость? И свое умение все организовать.

— Ну, здесь ты ошибаешься, — заметил я, выслушав догадки приятеля. — Перегибаешь. Если он будет совсем незаинтересован в результатах работы, его просто уберут. Продержаться он может, все-таки давая результат.

— При одном условии… — возразил Геннадий. — Что для тех, от кого его положение зависит, результат его труда что-то значит. Ну, скажем, если и их положение, их благополучие зависят от этого результата. Но не очень оно зависит.

Действительно, не очень зависело. За развал Федькиной работы Петра Куприяновича с должности, обеспечивающей ему благополучие, ведь никто снимать не станет. Всегда можно сослаться на объективные трудности. Требовать с Федьки каких-нибудь значительных результатов Петр Куприянович не может, не обеспечив ему для этого всего необходимого. Но и с него самого не особенно могут требовать, не давая ему всего необходимого. Дергать могут, отчитывать хоть на весь эфир… А снять с работы? Только если он взбрыкнет, в чье-то положение не войдет, проявит вдруг вздорность характера… Или если случится что-то из ряда вон. Криминал, аморалка, скандальная история, да еще с оглаской, — вроде той, что с Виктором Васильевичем, погоревшим на приписках, произошла…

— Зависимость всегда носит двусторонний характер, — говорил Геннадий. — Ничего не давая Федьке, не обеспечивая ему возможности добиваться приличных результатов, Птицын оказывается от него в зависимости. Ведь, помогая дело волочить, Федька тем самым помогает и ему продержаться. Одной веревочкой они повязаны…

— А результат? — упорствовал я. — Смотрят-то на результат.

— Ты моего шефа помнишь? — Геннадий вздохнул. — Его что — результат интересовал? Был бы человек хороший — это раз. И было бы все тихо. Это два.

Еще до ссоры Дубровина с Осинским я как-то взялся тому порекомендовать одного нашего однокурсника. Отличный специалист, он когда-то уехал в Москву, а теперь по личным обстоятельствам (старики родители совсем плохи стали) вынужден был вернуться в Минск. Геннадий от участия в протежировании отказался. И я пошел сам. Начальник, все выслушав, сразу повел меня к директору НИИ. Помочь с трудоустройством тот взялся охотно.