— Это — серьезно… — понимающе вздохнул старый друг. — Серьезней, пожалуй, не бывает… Придется нажимать…

Дело сделалось.

Город приобрел таким образом еще одну «чудо-закройщицу». Геннадий — признательность бригадира. Сватов — признательность Геннадия. Друг Сватова — его признательность. Мы с Геннадием — материал для осмысления. Снова вспоминался начальник ВЦ Осинский. Как он перетаскивал в город «свояков». Оказывается, здесь могут быть весьма веские мотивы…

Но вот положительной установки Геннадий почему-то не обрел. Даже напротив. Первый раз с момента покупки дома он заговорил об этом с досадой.

— Черт знает чем здесь приходится заниматься, — сказал он мрачно. — Раньше в том же швейном ателье я чувствовал себя потерпевшим. А теперь?..

Размышления Геннадия принимали все более глубинный характер. Как же сложилась такая ситуация? Отчего всем вокруг все стало безразличным? Почему тракторист, например, работает из рук вон плохо, порой даже вредит, а директору до этого вроде бы и дела нет, ему успех этой работы как бы не важен? И Федьке не важен, и его дружку-инспектору тоже не важен, как и не важен успех дела был начальнику Дубровина в вычислительном центре. В чем тут причина?

Федьке сжечь солому выгоднее, чем в дело употребить. Трактористу тоже все равно, сожжет он солярку или сэкономит. Он за нее не заплатит. Ему все равно даже, работает он или простаивает. Потому что все положенное ему директор заплатит. Иначе окажется и без такого тракториста. Тракторист, выходит, тоже не зарплату получает, а жалованье. Даже когда по хлебу ездит, получает сколько положено. Лишь бы не выступал.

И горожанин, который вместо своей основной работы приехал никому не нужные ветки ломать, получит, сколько положено, даже больше, так как, сохранив за ним основную зарплату, за ветки ему начисляют еще по десятке в день. И директор свое получит, и районный начальник, полагающий, что из провала в животноводстве он выйдет, наломав веток, не испачкав рук в земле. Да еще за чужой счет, чужими силами…

— Обратная связь в любой системе должна быть стабильной, — говорил Геннадий. — И уж никак не субъективной.

Но, доверившись Федьке, эту самую обратную связь между человеком и обществом мы осуществляем через него. И утрачиваем, таким образом, цену всему. Это на руку Федьке, этим он пользуется. Потому что если и крестьянину платят вне зависимости от количества и полезности его труда, то уж он, Федька, за свое жалованье может быть спокоен.

— За литр минеральной воды, — продолжал рассуждать Геннадий, — мы платим столько же, сколько за литр молока. Хотя воду нужно только налить и закупорить. А молоко? Надо вырастить корову, построить хлев, заготавливать корма, кормить, холить и доить… За булку хлеба мы платим столько, что этого недостаточно даже, чтобы покрыть расходы в пекарне… А ведь все должно стоить столько, сколько стоит. Иначе что получается? Сначала мы показываем крестьянину, что его труд как бы ничего не стоит. И сам он не очень нам нужен. За ботинки, например, которые нам очень нужны, мы и платим будь здоров. Убедив таким образом крестьянина в никчемности его труда, мы начинаем изображать из себя добряков — выделяем ему средства, дотации, списываем долги за убыточность производства. Показывая ему тем самым, какие мы добрые дяди, — дали, да еще как много. Выделили, как незаработанное… Когда ручеек из «выделенных благ» доходит до той же Анны Васильевны, она воспринимает это как подарок, как жалованье, но уже не от общества, которое рассчитывается с нею за труд, а от Федьки и всех, кто стоит в совхозе над ним.