— Не чистим, — сообщила приемщица, едва глянув на наши брюки. — Конторский клей наша химия не берет.

— Водой можно, — робко вставил Дубровин. Он про жидкое стекло уже все знал. И то, что хозяйки используют его для стирки.

— Мы водой не чистим. У нас чистка химическая. Или вы читать не умеете?

— Приемщица-то хоть ограниченный, но специалист, — говорил теперь Сватов. — Она хотя бы знает, что ее химия берет, а что нет. А ты, Дубровин, дилетант. Даже не любитель. В любительстве все-таки главное любовь. А здесь только унижение и мытарства. Или ты любишь доставать конторский клей?

Снабжение — это профессия, считал теперь Сватов, это работа. Как всякая работа, она требует квалификации. И не надо ее превращать в самодеятельность. Даже ради обретения положительных установок.

Собственно, Дубровин и сам это понимал.

Все мытарства с перестройкой дома привели его к тем же выводам. Правда, и здесь мыслили они со Сватовым по-разному. То, что Дубровину представлялось выводом, для Сватова служило лишь толчком к осмыслению. И стычки их по-прежнему продолжались, возникая по любому поводу, но всегда с неизбежностью приводя к вопросу отношений с промежуточным человеком.

Термин «промежуточный человек» помогал нам объяснить многое из происходящего вокруг, а имя бывшего колхозного бригадира стало для нас нарицательным. В его благополучном существовании — и на селе и в городе — мы видели первопричину многих бед. Так бывает: что-то криво прибито, ходишь мимо и не обращаешь внимания, потом, однажды увидев, уже не можешь не замечать, а затем вообще это становится невыносимым.

Чем же ограничивалось отношение Дубровина к промежуточности? И насколько Сватов пошел дальше? Это важно, иначе мы ничего не поймем из случившегося позднее.

Сватов был человеком мыслящим. Но мыслить предпочитал вслух, что и определяло его активную общительность: «Откуда я знаю, что я думаю, если я не слышал, что я скажу!» В рассуждениях он и формировался, с Дубровиным больше всего и рассуждал, притягиваясь к нему как магнитом. Благо и тот порассуждать всегда был не против.

Считая промежуточность ненужной и лишней в человеческих взаимоотношениях, Дубровин признавал в делах только прямые, непосредственные связи. Пояснял свою мысль он на простых и, как всегда, убедительных примерах.

— Вот заходите вы в обувную мастерскую. Просите приемщицу сделать набойки. На модельные туфли вам нужны набойки из кожи. Приемщица сообщает — оставим окраску, оставим тон и эмоции, — что кожаных набоек в мастерской не делают. Вам это кажется странным: если в продаже есть кожаные туфли, отчего бы не ремонтировать их как положено? Вы идете мимо нее, прямо к мастеру, и на ваших глазах он набивает на туфли кожаные набойки. И гвоздики размещает на каблуке фигурно, да еще советует прибить маленькие подковочки, которые у него тоже есть… Так или не так все происходит? — Дубровин останавливается, вопрошая.

Все происходит именно так. Удостоверившись в нашем согласии, Геннадий приводит еще один пример:

— В отпуск я поехал на автомобиле…

(Еще только собравшись избавиться от недвижимости, Дубровин купил «Жигули», на которых за первый же год намотал семьдесят тысяч километров.)

— Рано утром я приезжаю в спецавтоцентр и подхожу к диспетчеру с просьбой принять машину на срочный ремонт. У меня полетел генератор. Диспетчер должен выдать мне талон на внеочередной заезд — как и всякому транзитному клиенту.

— Но диспетчер отправляет тебя к начальнику смены, — вставляет Сватов, знающий жизнь.

— К начальнику производства, — уточняет Геннадий.