|
Давайте теперь поговорим о том, что имеет для меня значение куда большее. Итак, вот он я, опознанный вами как человек, словесный портрет которого дала полиции некая престарелая мадам, чье внимание привлекла какая-то нелепость. Причиной ее беспокойства была моя невинная беседа с очаровательным юношей в парке Шермана. Легко допускаю, что похож на человека с портрета, поскольку и в самом деле являюсь тем самым человеком, что разговаривал с мальчиком. Вот, пожалуй, и все, что у них есть, не так ли?
В комнате будто стало на пару градусов теплее и чуть темнее, как если бы верхний свет потускнел. — О чем это вы? — Об опознании. Женщина видит меня в парке, полицейский художник делает набросок, вы усматриваете сходство человека на портрете со мной... — Подняв голову, Ронни смотрел в зеркало поверх головы Тима — И что это доказывает, сержант? Ровным счетом ничего. Это никоим образом нельзя считать основанием для ареста, если только общение с человеком в парке вдруг не стало квалифицироваться как преступление. — Полагаю, у них есть кое-что еще, — сказал Тим. Ллойд-Джонс посмотрел на Тима как на милого, но туповатого школьника — Ума не приложу, чем же так заинтересовал вас и мистера Пасмора домишко на Мичиган-стрит? Тим достал из кармана фотографию, которую ему дал Филип, и подтолкнул ее по столу к сидящему напротив Ллойд-Джонсу. Тот ласково взглянул на снимок, брови его взлетели вверх, и он спросил — Какой симпатичный юноша. Ваш сын? — Племянник Марк Андерхилл. Вам знакомо его лицо? Не приходилось ли вам прежде встречаться с ним? — Дайте подумать... — Ронни подтянул фотографию поближе и склонился над ней. От мысли о том, что он прикоснется к ней, Тиму стало тошно. Ллойд-Джордж улыбнулся ему и, коснувшись снимка лишь кончиками пальцев, пустил его по столу назад к Тиму. — Нет, лицо мне не кажется знакомым, хотя наверняка утверждать не могу, особенно по такой старой фотографии. — Марк был буквально околдован тем, что вы назвали «домишком на Мичиган-стрит». Со слов его лучшего друга, он даже забрался туда и осмотрел дом. И нашел уйму интереснейших вещей. Ему не составило большого труда понять, что происходило там. — А вот это совсем нехорошо. Признаться, вы меня очень расстроили. — Чем же, мистер Ллойд-Джонс? — Пожалуйста, зовите меня Ронни. Я настаиваю. Подумав о том, что из-за зеркала наблюдает Франц Полхаус, Тим уступил. — Извольте. — Благодарю. Разумеется, вызывает сожаление тот факт, что ваш племянник нарушил границы моей собственности. И поскольку вы рассказали мне об этом, я должен признаться: несмотря на то что мне не удалось узнать его на этой фотографии, я вообще-то обратил внимание, что время от времени какой-то подросток крутится вокруг тою дома. — А как вам удалось заметить его, Ронни? — Изнутри — как же еще! Из окна. Я периодически пользовался этим домом как местом уединения. Любил приезжать туда, чтобы собраться с мыслями. Там мне было невероятно покойно. Я просто сидел в потемках и — как вы, наверное, выразились бы — медитировал Пристальное и настойчивое внимание вашего племянника чрезвычайно нарушало мой покой. Как-то раз вечером они с другом даже осветили фонарем окно. А я как раз сидел в комнате и, так сказать, показался им. Глупые мальчишки напугались до смерти. — Вы еще когда-нибудь пробовали «показываться» моему племяннику? Уголки губ Ронни дрогнули в улыбке: — Да, пару раз. Однажды я стоял на вершине холма спиной к нему. Пару раз я проделывал такие вещи. Хотел чуть припугнуть его, только и всего. — Вы бывали у него дома? В частности, в день похорон матери Марка — не заходили к ним на кухню? Ронни изобразил изумление: — Пожалуйста, примите мои искренние соболезнования по случаю кончины вашей невестки. |
