Цирл и Борух-Меир не привыкли есть грибы зимой и съели их столько, что хозяйка испугалась, как бы гости не отказались есть остальные блюда. Получилось бы, что она зря трудилась, а ведь гвоздем ужина были жаркое и цесарка. Эта птица, которую евреи в той местности опасались есть из-за ее странных размеров и формы, несла яйца с одним тупым концом и другим остреньким, как предписывается Законом. Ведущие раввины Галиции, обнаружив в ней все три признака куриного племени — гребешок, шпоры и второй желудок, — провозгласили ее кошерной. К тому же употребление ее в пищу было санкционировано традицией, после того как было подмечено, что она спаривается с обычными петухами и откладывает яйца, из которых выходят обыкновенные цыплята. Заслуживающие доверия очевидцы рассказывали, что евреи в Святой земле едят цесарок с большим удовольствием. Тем не менее в Шибуше цесарок не продавали, и раздобыть их можно было только у богатых помещиков. Вот почему Берте так хотелось, чтобы Гурвицы оставили место для этой птицы в своих желудках.

— Посмотрите на меня, — попросила Цирл. — Летом, когда в лесу полно грибов, я на них и смотреть не хочу, а сейчас не могу оторваться от ваших грибочков.

— На здоровье, сватья, на здоровье, — говорила Берта. — Ешьте, сколько вашей душе угодно! У меня в кладовке стоит еще несколько банок.

— У меня есть двоюродный брат, — сообщил Борух-Меир, — который так боится отравиться, что никогда не ест грибов в тот день, когда их готовят. Он всегда выжидает, чтобы посмотреть, не умрет ли кто-нибудь из членов семьи, отведавших грибы накануне.

— Так ты думаешь, что я по этой причине не ем грибов летом? — спросила Цирл.

— Нет, я полагаю, все дело в том, что зимой грибы кажутся намного вкуснее.

Пока они так беседовали, вошла служанка с фарфоровой гусятницей. Берта сняла крышку и разлила соус по тарелкам. Обнажилась цесарка с сердито раскрытым клювом, как будто возмущенная тем, что у нее отняли еду. Над гусятницей поднимался горячий вкусный пар.

Гиршл второй раз за эту неделю ел в гостях. В первый раз, у Гильденхорнов, он как-то не задумался над этим. А сейчас ему показалось странным, что люди едут так далеко, в чужой дом, просто для того, чтобы поесть.

Гедалье Цимлиху доставляло удовольствие, что гости нахваливают кушанья. Он и сам ел с аппетитом, но с каждым проглатываемым куском у него возрастало беспокойство, останется ли хоть что-то на завтра.

— Вы, горожане, — сказала Берта, — привыкли к более изысканной еде. Но раз уж вы сюда приехали, надеюсь, вы не жалеете об этом.

Не то чтобы она на самом деле думала, что могла не угодить гостям, — она действительно радовалась тому, что Гурвицы приехали в Маликровик.

Цирл от всякого блюда отведывала дважды. Поездка по свежему воздуху и хорошее настроение способствовали росту аппетита. Даже самые обыкновенные блюда из тех, что стояли на столе, казались ей вкуснее, чем дома, и она то и дело просила хозяйку дать ей рецепт. Берта чувствовала, что Цирл нравится ей все больше и больше.

Йона Тойбер, скрытый супницами и салатницами, много ел. С тех пор как заболела его жена, он ел очень мало, боясь объесть детей, и сейчас он вознаграждал себя за вынужденный пост. В продолжение всего обеда он сидел с полуприкрытыми глазами, как бы размышляя о чем-то самом сокровенном.

Ужинали не спеша. Никто никуда не торопился, все просили добавки. Наконец последняя вилка была положена на тарелку и последний из сидящих за столом вытер губы салфеткой.

Борух-Меир поглаживал бороду, завивая ее внутрь. После такого вкусного и обильного обеда, думал он, приличия требуют завести приятную беседу. Заметив, что Гиршл почти ничего не ел, он сказал:

— Судя по твоей тарелке, можно подумать, что у нас сегодня постный день.